пления правых, в частности, в рейхсвере. 
Однако эта организованная в спешке и недостаточно скоординированная операция 
была после непродолжительной осады подавлена. Сразу же вслед за этим Сект 
провёл решительную акцию, свидетельствовавшую о незабытых эмоциях революционной 
поры, против угрозы левого переворота в Саксонии, Тюрингии и Гамбурге. Теперь 
ему предстояло помериться силой с Баварией.
 А в Баварии за это время Гитлеру почти удалось, как того и требовала его 
тактическая концепция, перетащить Кара на свою сторону. На последовавшее в 
ответ на злобную, клеветническую статью в «Фелькишер беобахтер» требование 
Секта запретить эту газету ни Кар, ни Лоссов никак не отреагировали, равно как 
и проигнорировали и приказ об аресте Росбаха, капитана Хайса и капитана 
Эрхардта. Когда же вслед за этим Лоссов был смещён, то верховный 
государственный комиссар в нарушение конституции назначил его комендантом 
рейхсвера в земле Бавария и делал все, чтобы все новыми и новыми провокациями 
довести конфликт с Берлином до высшей точки; в конце концов он потребовал ни 
больше ни меньше как реорганизации правительства страны и ответил на послание 
Эберта открытым объявлением войны: официально разыскиваемый Верховным судом 
республики бывший командир добровольческого отряда капитан Эрхардт был вызван 
из Зальцбурга, где он скрывался, и получил указание готовить марш на Берлин. 
Датой выступления было определено 15 ноября.
 Эти выразительные жесты сопровождались не менее сильными словами. Сам Кар 
заявил о ненемецком духе Веймарской конституции, обозвал режим «колоссом на 
глиняных ногах» и представил себя в одной из своих речей выразителем дела нации 
в решающей мировоззренческой борьбе против международной марксистско-еврейской 
идеологии [397] . Конечно, своими шумными реакциями он рассчитывал показать, 
что соответствует тем разнообразным ожиданиям, которые были связаны с его 
назначением на пост верховного государственного комиссара, однако в 
действительности это служило планам Гитлера. При норове Кара понадобилась всего 
лишь одна статейка в «Фелькишер беобахтер», чтобы коренным образом изменилась 
фатальная ситуация первого мая – конфликт с Берлином принёс Гитлеру союз с теми 
носителями власти в Баварии, в чьей помощи он так нуждался для революционного 
выступления против правительства рейха. Ибо когда Сект потребовал от Лоссова 
уйти в отставку, то все национальные союзы предоставили себя в его распоряжение 
для обозначившегося противоборства с Берлином.
 Нежданно-негаданно Гитлер увидел, что вот-вот представятся большие шансы. Все 
решится зимой, заявил он в интервью «Коррьере д'Италиа» [398] . За короткое 
время он несколько раз бывает у Лоссова и улаживает прежний конфликт. Теперь у 
нас общие интересы и противники, говорит он вне себя от счастья. В свою очередь 
Лоссов заявляет, что «полностью согласен со взглядами Гитлера в девяти из 
десяти пунктов». В результате, сам того, собственно, не желая, командующий 
баварским рейхсвером становится одним из главных актёров в центре сцены; однако 
роль заговорщика была не по нему – он был аполитичным солдатом, боящимся 
принятия решений, и конфликтная ситуация, в которой он оказался, становилась 
ему все в большей степени не по плечу. Вскоре Гитлеру уже приходится 
подталкивать его силой. Дилемму фон Лоссова он очень точно охарактеризует потом 
следующими словами: военачальник с такими большими правами, «выступивший против 
своего начальства, должен либо решиться идти до последнего, либо он просто 
обыкновенный мятежник и бунтовщик». [399] 
 Труднее всего было найти взаимопонимание с Каром. В то время как Гитлер не мог 
простить верховному государственному комиссару измену 26 сентября, сам Кар 
оставался в твёрдом убеждении, что призвали его не в последнюю очередь ради 
того, чтобы «привести в бело-голубое чувство» радикального, готового на любую 
агрессивную глупость агитатора. В его отношении к Гитлеру легко проглядывала 
задняя мысль – в нужный момент дать этому барабанщику и талантливому 
скандалисту «приказ к уходу из политики». [400] 
 И всё же, вопреки всему сдержанному отношению и взаимной неприязни друг к 
другу, противоборство с правительством страны свело их вместе, а существовавшие 
расхождения во мнениях касались притязаний на руководство, и в первую очередь – 
момента, когда следовало нанести удар. И если Кар, оказавшийся вскоре вместе с 
Лоссовом и Зайссером в составе «триумвирата» легальной власти, склонялся в этом 
вопросе к определённой осмотрительности и держал некоторую дистанцию от своих 
смелых слов, то Гитлер нетерпеливо требовал переходить к действиям. «Народ 
волнует пока только один вопрос – когда же?» – восклицал они прямо-таки 
самозабвенно, в эсхатологических тирадах, распространялся о предстоящем 
столкновении:

 «И вот придёт день, – пророчествовал он, – ради которого было создано это 
движение! Час, ради которого мы боролись годами. Момент, когда 
национал-социалистическое движение выступит в победный поход ради блага 
Германии! Не для выборов мы были основаны, а для того, чтобы предстать 
последней подмогой в величайшей беде, когда наш народ в страхе и отчаянии 
увидит приближающееся красное чудовище… Наше движение несёт избавление, это 
чувствуют сегодня уже миллионы. Это почти стало новой религиозной верой!» [401] 


 В течение октября все стороны усилили свои приготовления. В заговорщицкой 
атмосфере интриг, тайн и измен шли непрерывные обсуждения, передавались планы 
действий, назывались и менялись кодовые слова, по которым должно было начаться 
выступление, но одновременно накапливалось оружие и шла боевая подготовка. Уже 
в начале октября слухи о предстоящем вот-вот путче людей Гитлера приняли такие 
определённые очертания, что подполковник Крибель, военный руководитель 
«Кампфбунда», был вынужден в письме на имя премьер-министра фон Книллинга 
опровергать наличие каких-либо намерений по организации переворота. В этих 
джунглях интересов, договоров, ложных манёвров и ловушек все следили друг за 
другом, а тысячи жили ожиданием каких-то приказов. На стенах домов