енных 
военных соглашений, то, в сочетании с мощью западных держав, он мог бы 
противопоставить Гитлеру, Герингу, Гиммлеру, Риббентропу, Геббельсу и компании 
такие силы, которым германский народ не захочет бросить вызов». 
      
      Вместо этого длилось молчание, пока готовились полумеры и благоразумные 
компромиссы. Эта проволочка оказалась роковой для Литвинова. Его последняя 
попытка добиться ясного решения от западных держав была осуждена на провал. 
Наши акции котировались очень низко. Для безопасности России требовалась 
совершенно иная внешняя политика, и нужно было найти для нее нового выразителя. 
3 мая в официальном коммюнике из Москвы сообщалось, что «Литвинов освобожден от 
обязанностей народного комиссара по иностранным делам по его собственной 
просьбе и что его обязанности будет выполнять премьер Молотов». Германский 
поверенный в делах в Москве сообщил 4 мая следующее:
      
      «Поскольку Литвинов еще 2 мая принял английского посла и поскольку его 
фамилия была упомянута вчера в печати в числе почетных гостей на параде, его 
смещение, повидимому, результат непосредственного решения Сталина... На 
последнем съезде партии Сталин призывал проявлять осторожность, чтобы не 
допустить вовлечения Советского Союза в конфликт. Считают, что Молотов (не 
еврей) «самый близкий друг и соратник Сталина». Его назначение, видимо, 
гарантирует, что внешняя политика будет дальше проводиться в строгом 
соответствии с идеями Сталина». 
      
      Советские дипломатические представители за границей получили указания 
уведомить правительства, при которых они были аккредитованы, что эта перемена 
не означает изменения во внешней политике России. Московское радио объявило 4 
мая, что Молотов будет продолжать политику обеспечения безопасности на Западе, 
которая в течение многих лет была целью Литвинова. Малоизвестный за пределами 
России, Молотов стал комиссаром по иностранным делам и действовал в самом 
тесном согласии со Сталиным. Он был свободен от всяких помех в виде прежних 
заявлений, свободен от атмосферы Лиги Наций, способен двигаться в любом 
направлении, которого, как могло казаться, требовало самосохранение России. Был,
 собственно говоря, только один путь, по которому он мог, вероятно, пойти 
теперь. Он всегда благосклонно относился к достижению договоренности с Гитлером.
 Мюнхен и многое другое убедили Советское правительство, что ни Англия, ни 
Франция не станут сражаться, пока на них не нападут, и что даже в таком случае 
от них будет мало проку. Надвигавшаяся буря была готова вотвот разразиться. 
Россия должна была позаботиться о себе.
      Смещение Литвинова ознаменовало конец целой эпохи. Оно означало отказ 
Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность 
создания Восточного фронта против Германии.
      Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гитлера. С 
этого момента германское правительство перестало называть свою политику 
антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес «плутодемократий». Статьи 
в газетах заверяли Советы, что германское «жизненное пространство» не 
распространяется на русскую территорию, что оно фактически оканчивается повсюду 
на русской границе. Следовательно, не могло быть причин для конфликта между 
Россией и Германией, если Советы не вступят с Англией и Францией в соглашения 
об «окружении». Германский посол граф Шуленбург, который был вызван в Берлин 
для длительных консультаций, вернулся в Москву с предложением о выгодных 
товарных кредитах на долгосрочной основе. Обе стороны двигались по направлению 
к заключению договора.
      Человек, которого Сталин тогда выдвинул на трибуну советской внешней 
политики, заслуживает описания, которым в то время не располагали английское и 
французское правительства. Вячеслав Молохов – человек выдающихся способностей и 
хладнокровно беспощадный.
      Он благополучно пережил все страшные случайности и испытания, которым все 
большевистские вожди подвергались в годы торжества революции. Он жил и 
процветал в обществе, где постоянно меняющиеся интриги сопровождались 
постоянной угрозой личной ликвидации. Его черные усы и проницательные глаза, 
плоское лицо, словесная ловкость и невозмутимость хорошо отражали его 
достоинства и искусство. Он стоял выше всех среди людей, пригодных быть 
агентами и орудием политики машины, действие которой невозможно было 
предсказать. Я встречался с ним только на равной ноге, в переговорах, где порой 
мелькала тень юмора, или на банкетах, где он любезно предлагал многочисленные 
формальные и бессодержательные тосты. Я никогда не видел человеческого существа,
 которое больше подходило бы под современное представление об автомате. И все 
же при этом он был, очевидно, разумным и тщательно отшлифованным дипломатом. 
Как он относился к людям, стоявшим ниже его, сказать не могу. То, как он вел 
себя по отношению к японскому послу в течение тех лет, когда в результате 
Тегеранской конференции Сталин обещал атаковать Японию после разгрома 
германской армии, можно представить себе по записям их бесед. Одно за другим 
щекотливые, зондирующие и затруднительные свидания проводились с полным 
хладнокровием, с непроницаемой скрытностью и вежливой официальной корректностью.
 Завеса не приоткрывалась ни на мгновение. Ни разу не было ни одной ненужной 
резкой ноты. Его улыбка, дышавш