ло в Лондон утром 18 
января. В этом письме он соглашался отложить осуществление своего предложения 
ввиду того, что английское правительство предполагало вести прямые переговоры, 
однако при этом он добавлял, что глубоко озабочен предположением о возможности 
признания правительством его величества позиции Италии в Абиссинии. Он считал, 
что это самым вредным образом отразилось бы на политике Японии на Дальнем 
Востоке и произвело бы неблагоприятное впечатление на американское общественное 
мнение.
      Письмо президента рассматривалось на ряде заседаний комиссии кабинета по 
иностранным делам. Идену удалось добиться значительного изменения 
первоначальной позиции. Большинство министров считало, что он удовлетворен, а 
он не дал ясно понять, что это не так. После этих совещаний вечером 21 января в 
Вашингтон были отправлены два послания. Суть их заключалась в том, что 
премьерминистр горячо приветствует инициативу президента, но отнюдь не жаждет 
нести какую бы то ни было ответственность за ее неудачу, если бы американские 
предложения встретили плохой прием.
      Таким образом, Чемберлен отверг предложение президента Рузвельта об 
использовании американского влияния для того, чтобы собрать ведущие европейские 
державы и обсудить с ними возможность общего урегулирования, для которого, 
конечно, требовалось, хотя бы и условно, могучая сила Соединенных Штатов. Такая 
позиция четко выявила расхождения во взглядах между английским 
премьерминистром и его министром иностранных дел. В течение некоторого времени 
их расхождения не выходили за пределы кабинета, но это были коренные 
расхождения.
      Было совершенно ясно, что отпор, который Чемберлен дал президенту, не 
может служить основанием для отставки министра иностранных дел. Рузвельт 
действительно шел на большой риск во внутриполитической области, сознательно 
толкая Соединенные Штаты на европейскую арену, над которой уже сгущались тучи. 
Если бы стало известно хоть чтонибудь о состоявшемся обмене мнений, это 
всколыхнуло бы все изоляционистские силы. С другой стороны, выступление 
Соединенных Штатов на раздираемой ненавистью и страхом европейской арене не 
больше чем что бы то ни было другое способно было отдалить, а быть может, и 
предотвратить войну. Для Англии это было почти вопросом жизни и смерти. Задним 
числом, конечно, трудно судить о том, какое влияние это могло бы оказать на ход 
событий в Австрии, а позднее в Мюнхене. Отказ от этого предложения – ибо по 
сути дела это был отказ – означал утрату последнего слабого шанса спасти мир от 
тирании каким бы то ни было иным способом, помимо войны. Даже сейчас нельзя 
прийти в себя от изумления, вспоминая, как Чемберлен с его ограниченным 
кругозором и неопытностью в европейских делах оказался настолько самодовольным, 
что отвел руку, протянутую ему через Атлантический океан. Этот эпизод 
продемонстрировал потрясающее отсутствие чувства меры и даже инстинкта 
самосохранения у этого честного, знающего, проникнутого самыми лучшими 
намерениями человека, которому вверены были судьбы нашей страны. В настоящий 
момент трудно даже представить себе то состояние ума, при котором был возможен 
такой жест.
      Мне предстоит еще рассказать о том, какой прием встретили предложения о 
сотрудничестве, исходившие от русских накануне Мюнхена. Если бы только 
английский народ знал и понимал, что, пренебрегши своей обороной и пытаясь 
ослабить оборону Франции, мы порывали теперь с двумя могущественными нациями, 
величайшие усилия которых были необходимы для нашего и их собственного спасения,
 история, возможно, приняла бы иной оборот. Но тогда все шло так легко изо дня 
в день. Пусть же теперь, десять лет спустя, уроки прошлого послужат нам 
путеводной нитью.
      Отправляясь 25 января в Париж для консультации с французами, Иден вряд ли 
заглядывал в будущее с большой верой. Теперь все зависело от успеха переговоров 
с Италией, значение которых мы так подчеркивали в наших ответах президенту. 
Французские министры усиленно доказывали Идену необходимость включения Испании 
в общее соглашение с итальянцами. Впрочем, в этом вопросе его не приходилось 
особенно убеждать. 10 февраля премьерминистр и министр иностранных дел 
встретились с графом Гранди, который заявил, что итальянцы в принципе готовы 
начать обмен мнениями.
      15 февраля стало известно, что австрийский канцлер Шушниг подчинился 
германскому требованию о включении в состав австрийского кабинета в качестве 
министра внутренних дел и начальника австрийской полиции главного нацистского 
агента ЗейссИнкварта. Это мрачное событие не предотвратило кризис в отношениях 
между Чемберленом и Иденом. 18 февраля они снова встретились с графом Гранди. 
Это было в последний раз, когда они действовали совместно. Посол отказался 
обсуждать как позицию Италии по отношению к Австрии, так и английский план 
отвода добровольцев или так называемых добровольцев – в данном случае речь шла 
о пяти дивизиях итальянской регулярной армии – из Испании. Гранди предложил, 
однако, начать общие переговоры в Риме. Премьерминистр склонен был принять это 
предложение, в то время как министр иностранных дел решительно возражал против 
такого шага.
      За этим последовали длительные беседы и заседания кабинета. Пока что 
единственный заслуживающий доверия рассказ об этих событиях приведен в 
биографии Чемберлена. К.Фейлинг[16] указывает, что премьерминистр «дал 
кабинету понять, что если Иден не уйдет