чилось с заводами, произошел инцидент, 
который меня очаровал. Было время обеда, и к машине подбежала очень хорошенькая 
девушка и бросила в нее коробку сигар. Я сейчас же остановил машину, и она 
сказала:
      «На этой неделе я получила премию за самую большую выработку. Я услыхала 
о вашем приезде всего час назад».
      Подарок, должно быть, стоил ей два или три фунта. Я с радостью (как 
официальное лицо) поцеловал ее. Затем я отправился посмотреть длинную братскую 
могилу, в которой было только что похоронено так много граждан города и их 
детей. Бирмингемцы сохраняли превосходную бодрость духа, и миллион жителей 
города, проявивший высокую организованность, сознательность и понимание, стал 
выше физических страданий.
      В последнюю неделю ноября и в начале декабря противник стал совершать 
крупные налеты на порты. Бристоль, Саутгемптон и больше всего Ливерпуль 
подверглись тяжелым бомбардировкам. Позже через огонь бесстрашно прошли Плимут, 
Шеффилд, Манчестер, Лидс, Глазго и другие центры производства оружия и боевого 
снаряжения.
      Независимо от того, где бы ни наносились удары, нация неизменно сохраняла 
бодрость духа.
      Самый ожесточенный налет за эти недели еще раз был совершен на Лондон; 
это было в воскресенье, 29 декабря. Весь нелегко приобретенный немцами опыт был 
использован в этом налете. Это был классический налет с применением 
зажигательных бомб. Вся сила налета была сосредоточена на Сити. Налет был 
приурочен к часу отлива. Магистрали водопровода были разрушены в самом начале 
налета минами крупного калибра, сброшенными на парашютах. Нужно было погасить 
около 1500 пожаров. Были серьезно повреждены вокзалы и доки. 8 церквей работы 
архитектора Рена были полностью разрушены или повреждены. Ратуша была 
уничтожена взрывом и пожаром. Собор св. Павла удалось спасти только 
героическими усилиями. До сих пор в самом центре Лондона зияют пустыри развалин.

      Я подошел к концу года, и в интересах стройности рассказа несколько 
опередил общий ход войны. Читатель поймет, что все эти бури и волнения служили 
лишь аккомпанементом к спокойному и плавному процессу наших военных усилий и 
ведению нашей политики и дипломатии. В самом деле, я должен заметить, что в 
конечном счете эти раны, не будучи смертельными, в определенной степени 
стимулировали нашу прозорливость, усиливали чувство веры и товарищества и 
рассудительность действий. Однако было бы неразумно предположить, что если бы 
наступление проводилось силой в десять или двадцать раз большей или даже всего 
лишь в два или три раза большей, то последовала бы такая же здоровая реакция, 
как та, которую я описал.
      
Глава четвертая
Война ученых 
      
      В то время как продолжалась борьба между английскими и германскими 
военновоздушными силами, между летчиком и летчиком, между зенитной батареей и 
самолетом, между безжалостной бомбардировкой и стойкостью английского народа, 
шаг за шагом, месяц за месяцем развивался и другой конфликт. Это была тайная 
война, в которой сражения выигрывались и проигрывались без ведома 
общественности, такая война, которую даже сейчас с трудом понимают те, кто 
находится за пределами очень узкого круга ученых, занимавшихся ею. Рядовым 
смертным никогда не приходилось вести такую войну. Слова, которыми ее можно 
описать или говорить о ней, непонятны простым людям. И если бы мы не овладели 
ее глубоким смыслом и не научились пользоваться ее тайнами, даже когда мы 
видели лишь их смутные очертания, все наши усилия, доблесть летчиков, смелость 
и жертвы народа были бы напрасными.
      Если бы английская наука не опередила немецкую и если бы не удалось 
действенным образом включить в борьбу за наше существование ее необычные 
мрачные ресурсы, мы были бы побеждены, а следовательно, и уничтожены. Я ничего 
не понимал в науке, но я знал коечто об ученых и в качестве министра имел 
большой опыт в обращении с тем, чего не понимал. Во всяком случае, я обладал 
острым пониманием того, что могло помочь нам в военной области и что могло бы 
повредить, что могло помочь выздоровлению, а что могло принести смерть. Моя 
четырехлетняя работа в научноисследовательском комитете по вопросам обороны 
позволила мне ознакомиться в общих чертах с проблемой радара. Вот почему я 
погрузился в эту войну ученых настолько глубоко, насколько мне позволяли мои 
способности, и старался довести до возможности практического применения все 
важное и необходимое без препятствий и задержек.
      Не подлежит сомнению, что имелись более крупные ученые, чем Фредерик 
Линдеман, хотя его опыт и одаренность заслуживали уважения. Но он обладал двумя 
качествами, имевшими для меня важнейшее значение. Прежде всего, как говорилось 
на этих страницах, он был моим испытанным другом и доверенным лицом в течение 
20 лет. Вместе с ним мы наблюдали за развитием и наступлением всемирной 
катастрофы. Вместе с ним мы напрягали все силы для того, чтобы подать сигнал 
тревоги. А теперь нас втянули в войну, и я располагал властью для руководства 
нашими усилиями и организации вооружения. Но каким образом мог я приобрести 
знания? Вот в этом и состояло его второе положительное качество. Линдеман мог 
объяснить мне в ясных и четких выражениях сущность дела. Сутки имеют всего лишь 
24 часа, из которых не меньше семи часов необходимо тратить на сон, а три часа 
на еду и отдых. Любой человек в моем положении погиб бы, если бы попытался 
погрузиться в такие глубины, куда нельзя было проникнуть, даже потратив на 
изучение целую жизнь. Но мне нужно было лишь вникать в практические результаты, 
и как только Линдеман сообщал мне свою точку з