е 
колониальной империи».
      Помимо этого, выдвигались и другие аргументы. Вейган без особого труда 
убедил Петэна, что Англия накануне поражения. Высокопоставленные французские 
военные деятели – возможно и сам Вейган – заявляли: «В три недели Англии 
свернут шею, как цыпленку». Заключать союз с Великобританией, по словам Петэна, 
было бы равносильно «слиянию с трупом».
      Ибарнегарэ, занимавший такую твердую позицию в прежнюю войну, воскликнул:
      «Лучше быть нацистской провинцией! По крайней мере, мы знаем, что это 
значит».
      Нас заверяли, что заявление Рейно о нашем предложении даже не было 
поставлено в совете министров на голосование. Оно провалилось само собой. Это 
было личным и роковым поражением боровшегося премьерминистра, означавшим конец 
его влияния и авторитета в совете министров. Все дальнейшее обсуждение велось 
вокруг вопроса о перемирии и о том, чтобы выяснить у немцев, каковы будут их 
условия. Кабинет Рейно и не рассматривал требование, чтобы флот был отправлен в 
английские порты в качестве прелюдии к переговорам с немцами; кабинет находился 
теперь в состоянии полного распада. Никакого голосования не производилось. 
Примерно в 8 часов Рейно, крайне измученный физическим и духовным напряжением, 
которому он подвергался в течение стольких дней, направил президенту просьбу об 
отставке, посоветовав ему пригласить маршала Петэна.
      Маршал Петэн тотчас же сформировал правительство с главной целью добиться 
у Германии немедленного перемирия. К ночи 16 июня возглавляемая им 
пораженческая группа уже была настолько тесно сколочена, что для процедуры 
образования правительства много времени не потребовалось. Шотан («выяснять 
условия вовсе не значит принимать их») стал заместителем председателя совета 
министров. Генерал Вейган, считавший, что все кончено, получил министерство 
обороны. Адмирал Дарлан был назначен военноморским министром, а Бодуэн – 
министром иностранных дел.
      В нашей телеграмме от 16 июня мы дали согласие на выяснение условий 
перемирия с оговоркой, что французский флот будет отправлен в английские порты. 
Это условие уже было официально представлено маршалу Петэну. По моему 
предложению военный кабинет одобрил новое послание, подчеркивавшее это условие. 
Но это был глас вопиющего в пустыне.
      17 июня я также направил личное послание маршалу Петэну и генералу 
Вейгану, копии которого должны были быть представлены нашим послом французскому 
президенту и адмиралу Дарлану:
      
      «Я хочу вновь выразить Вам свое глубокое убеждение, что прославленный 
маршал Петэн и знаменитый генерал Вейган, наши соратники в двух великих войнах 
против немцев, не нанесут ущерба своему союзнику, передав противнику прекрасный 
французский флот. Такой акт опорочил бы их имена на тысячу лет. Но именно так 
вполне может случиться, если будут потеряны немногие драгоценные часы, в 
течение которых флот можно отправить, чтобы он оказался в безопасности в 
английских или американских портах, увозя с собой надежду на будущее и честь 
Франции». 
      
      Для того чтобы поддержать эти призывы личным обращением на месте, мы 
командировали начальника военноморского штаба, который, как он сам считал, был 
в хороших личных и деловых отношениях с адмиралом Дарланом, военноморского 
министра Александера и министра по делам колоний Ллойда, давно известного друга 
Франции. Эти три деятеля всячески стремились установить 19 июня контакт с 
новыми министрами. Они получили много торжественных заверений, что флоту 
никогда не будет позволено очутиться в руках немцев. Но ни один французский 
военный корабль не вышел за пределы досягаемости немецких сил, которые быстро 
приближались.
      Утром 17 июня я сообщил своим коллегам по кабинету о беседе, которую я 
вел ночью по телефону с генералом Спирсом[81]. Спирс заявил, что, по его мнению,
 он больше не может выполнять скольконибудь полезную работу при новом 
правительстве в Бордо. Он выразил некоторое беспокойство по поводу безопасности 
генерала де Голля. Спирс, очевидно, был предупрежден, что при нынешнем развитии 
событий де Голлю следовало бы лучше покинуть Францию.
      Я охотно согласился на хороший план, разработанный для этой цели. В то же 
утро 17 июня де Голль появился в своем кабинете в Бордо, назначил для отвода 
глаз ряд свиданий на вторую половину дня, а затем поехал на аэродром со своим 
другом Спирсом, чтобы его проводить. Они пожали друг другу руки и попрощались, 
а когда самолет начал двигаться, де Голль вошел в кабину и захлопнул за собой 
дверцу. Самолет взмыл в воздух, провожаемый изумленными взглядами французских 
полицейских и чиновников. На этом маленьком самолете де Голль увозил с собой 
честь Франции.
      В тот же вечер он выступил со своим памятным обращением по радио к 
французскому народу. Стоит привести следующую цитату из этого обращения:
      «Франция не одинока. Она имеет за собой обширную империю. Она может 
объединиться с Британской империей, которая господствует на морях и продолжает 
борьбу. Она может полностью использовать, как это делает Англия, огромные 
промышленные ресурсы Соединенных Штатов».
      Я был обеспокоен судьбой французов, желавших сражаться.
      
      Премьерминистр – генералу Исмею 24 июня 1940 года 
      «Представляется исключительно важным создать теперь, пока ловушка еще не 
захлопнулась, организацию, которая позволила бы французским офицерам и солдатам,
 а также видным специалистам, желающим продолжать борьбу, пробиться в различные 
порты. Необходимо создать своего рода «подпольную железную дорогу», как в 
старые времена рабства, а также организацию типа «Алый курослеп»[82]. 
      Я не