омневаюсь, что будет непрерывный поток исполненных решимости людей 
– а нам необходимо получить все, что можно, – для обороны французских колоний. 
Военноморское министерство и военновоздушные силы должны сотрудничать. 
Генерал де Голль и его комитет будут, конечно, оперативным органом». 
      
      
Глава одиннадцатая
Адмирал Дарлан и французский флот. Оран 
      
      После падения Франции у всех наших друзей и врагов возник вопрос: 
«Капитулирует ли также и Англия?» Поскольку публичные заявления имеют какоето 
значение на фоне событий, я от имени правительства его величества неоднократно 
заявлял о нашей решимости продолжать борьбу в одиночестве.
      После Дюнкерка, 4 июня, я употребил такое выражение:
      
      «Если необходимо – годами, если необходимо – в одиночестве». 
      
      Это было сказано не без умысла, и на следующий день французскому послу в 
Лондоне были даны инструкции запросить, что я имел в виду. Ему ответили:
      «Именно то, что было сказано».
      Я мог напомнить палате общин о замечании, сделанном мною во время 
выступления там 18 июня, на следующий день после капитуляции Бордо. Тогда я 
«указал на те важные практические причины, на которых мы основывали свою 
непреклонную решимость продолжать войну». Я имел возможность заверить парламент 
в том, что наши специалисты – советники из трех видов вооруженных сил – были 
убеждены, что имеются веские и основательные надежды на конечную победу. Я 
сказал им, что получил от премьерминистров всех четырех доминионов послания, в 
которых они одобряли наше решение продолжать борьбу и выражали готовность 
разделить нашу судьбу.
      
      «Подводя этот страшный итог и трезво оценивая грозящие нам опасности, я 
вижу серьезные основания для бдительности и усилий, но не вижу причин для 
паники и страха. – Я добавил: – На протяжении первых четырех лет прошлой войны 
союзников преследовали сплошные неудачи и разочарования... Мы не раз задавали 
себе вопрос: «Как мы придем к победе?» – и никто не мог дать на него точный 
ответ до тех пор, пока в конце совершенно неожиданно и внезапно наш страшный 
враг не капитулировал перед нами, а мы так упивались победой, что в своем 
безумии отбросили прочь ее плоды. 
      Как бы ни сложились дела во Франции, у данного французского правительства 
или у других французских правительств, мы на этом острове и в Британской 
империи никогда не утратим дружественных чувств по отношению к французскому 
народу. Если окончательная победа вознаградит наши тяжелые труды, французы 
разделят с нами наши завоевания и свобода будет возвращена всем. Мы не 
откажемся ни от одного из своих справедливых требований; мы не отступим ни на 
шаг, ни на йоту... Чехи, поляки, норвежцы, голландцы и бельгийцы – все они 
внесли свой вклад в наше общее дело. Все эти государства будут восстановлены. 
      Битва, которую генерал Вейган называл битвой за Францию, закончена. Я 
полагаю, что сейчас начнется битва за Англию. От исхода этой битвы зависит 
существование христианской цивилизации. От ее исхода зависит жизнь самих 
англичан, так же как и сохранение наших институтов и нашей империи. Очень скоро 
вся ярость и могущество врага обрушатся на нас, но Гитлер знает, что он должен 
будет либо сокрушить нас на этом острове, либо проиграть войну. Если мы сумеем 
противостоять ему, вся Европа может стать свободной и перед всем миром 
откроется широкий путь к залитым солнцем вершинам. Но если мы падем, тогда весь 
мир, включая Соединенные Штаты, включая все то, что мы знали и любили, 
обрушится в бездну нового средневековья, которое светила извращенной науки 
сделают еще более мрачным и, пожалуй, более затяжным. 
      Обратимся поэтому к выполнению своего долга и будем держаться так, чтобы, 
если Британской империи и ее содружеству наций суждено будет просуществовать 
еще тысячу лет, люди сказали: «Это был их самый славный час». 
      
      Все эти часто цитировавшиеся слова сбылись в час победы. Но тогда это 
были только слова. Иностранцы, которые не понимают, на что способны англичане 
на всем земном шаре, когда их выведут из равновесия, могли предположить, что 
эти слова были лишь хвастливой болтовней, ставящей целью создать благоприятные 
условия для мирных переговоров. Гитлеру, совершенно очевидно, нужно было 
закончить войну на Западе. Он мог предложить самые соблазнительные условия. Те, 
кто так же, как и я, изучал его действия, не считали невозможным, что он 
согласится не трогать Англию, ее империю и флот и заключить мир, который 
обеспечил бы ему ту свободу действий на Востоке, о которой Риббентроп говорил 
мне в 1937 году и которая была его сокровеннейшим желанием. Пока мы не 
причинили ему большого вреда. По существу, мы лишь добавили свое поражение к 
его победе над Францией.
      Можно ли удивляться тому, что хитрые, с расчетливые наблюдатели во многих 
странах, в большинстве своем не понимавшие проблем заморского вторжения и не 
знавшие боевых качеств нашей авиации, находившиеся под ошеломляющим влиянием 
германской мощи и террора, не были в нас уверены. Не всякое правительство, 
вызванное к жизни демократией или деспотизмом, и не всякая страна, находясь в 
полном одиночестве и, казалось, всеми покинутая, пошли бы на ужасы вторжения и 
отвергли бы благоприятную возможность заключить мир, для оправдания которого 
можно было привести много благовидных предлогов. Риторика не служила гарантией. 
Могло бы быть создано другое правительство. Поджигатели войны имели шанс и 
потерпели неудачу. Америка стояла в стороне. Никто не имел никаких обязательств 
по отношению к Советской России. Почему бы Англии не присоединиться к числу