являются интересным и ценным источником для изучения истории Франции. 

Глава первая. 

По наклонной плоскости 

За годы моей жизни я составил свое собственное представление о Франции, 
порожденное как разумом, так и чувством. В моем воображении Франция предстает 
как страна, которой, подобно сказочной принцессе или Мадонне на старинных 
фресках, уготована необычайная судьба. Инстинктивно у меня создалось 
впечатление, что провидение предназначило Францию для великих свершений или 
тяжких невзгод. А если, тем не менее, случается, что на ее действиях лежит 
печать посредственности, то я вижу в этом нечто противоестественное, в чем 
повинны заблуждающиеся французы, но не гений всей нации. 

Разум также убеждает меня в том, что Франция лишь в том случае является 
подлинной Францией, если она стоит в первых рядах, что только великие деяния 
способны избавить Францию от пагубных последствий индивидуализма, присущего ее 
народу, что наша страна перед лицом других стран должна стремиться к великим 
целям и ни перед кем не склоняться, ибо в противном случае она может оказаться 
в смертельной опасности. Короче говоря, я думаю, что Франция, лишенная величия, 
перестает быть Францией. 

Это убеждение росло вместе со мной в той среде, где я родился. Отец мой, 
человек хорошо образованный и воспитанный в определенных традициях, был 
преисполнен веры в высокую миссию Франции. Он впервые познакомил меня с ее 
историей. Моя мать питала к родине чувство беспредельной любви, которое можно 
сравнить лишь с ее набожностью. Мои три брата, сестра и я сам - все мы 
гордились своей страной. Эта гордость, к которой примешивалось чувство тревоги 
за ее судьбы, была нашей второй натурой. 

Ничто так не поражало меня, уроженца Лилля, ребенком попавшего в Париж, как 
символы нашей славы: собор Парижской Богоматери, окутанный ночным сумраком, 
Версаль в его вечернем великолепии, залитая солнцем Триумфальная арка, 
трофейные знамена, колышущиеся под сводами Дворца инвалидов. Ничто не 
производило на меня столь сильного впечатления, как наши национальные успехи: 
народный энтузиазм при посещении Франции русским царем, военные парады в 
Лоншане, чудеса Всемирной выставки, первые полеты наших авиаторов. Когда я был 
еще ребенком, ничто не причиняло мне больше огорчений, чем проявление нашей 
слабости и наши заблуждения: отказ от Фашоды{29}, дело Дрейфуса{30}, социальные 
конфликты, религиозные распри, о которых с волнением говорили в моем 
присутствии. Ничто не приводило меня в такое волнение, как рассказы о наших 
несчастьях в прошлом, когда отец вспоминал о неудачных вылазках в Бурже и 
Стен{31}, где он был ранен, а мать говорила о том отчаянии, которое она 
пережила в детстве, увидев своих родителей, горько плакавших при известии о 
капитуляции армии маршала Базена{32}. 

В юности меня особенно волновало все связанное с судьбами Франции, будь то 
события ее истории или современной политической жизни. Меня интересовала и 
вместе с тем возмущала драма, непрерывно разыгрывавшаяся на арене политической 
борьбы. Я восторгался умом, энтузиазмом и красноречием многих участников этой 
драмы. В то же время меня удручало, что столько талантов бессмысленно 
растрачивалось по причине политического хаоса и внутренних распрей, тем более, 
что в начале XX века стали появляться первые предвестники войны. Должен сказать,
 что в ранней юности война не внушала мне никакого ужаса, и я превозносил то, 
чего мне еще не пришлось испытать. 

Я был уверен, что Франции суждено пройти через горнило величайших испытаний. Я 
считал, что смысл жизни состоит в том, чтобы свершить во имя Франции выдающийся 
подвиг, и что наступит день, когда мне представится такая возможность. 

Когда я поступил на военную службу, армия занимала очень большое место в жизни 
любой европейской страны. Подвергаясь нападкам и оскорблениям, армия спокойно и 
с тайной надеждой ждала, что настанут дни, когда все будет зависеть от нее. 
Окончив Сен-Сирское военное училище, я поступил в 33-й пехотный полк в Аррасе, 
где началась моя офицерская служба. Моим первым полковым командиром был 
Петен{33}, который открыл для меня все значение таланта и искусства 
военачальника. Впоследствии, когда, подобно соломинке, я был захвачен ураганом 
войны и пережил все перипетии этой драмы - боевое крещение, тяготы и лишения 
окопной жизни, атаки, обстрелы, ранения и плен, - я мог убедиться в том, что 
Франция, лишенная в результате низкой рождаемости, бессодержательных идей и 
беспечности властей значительной части необходимых для ее обороны средств, 
все-таки сумела сделать невероятное усилие и своими неисчислимыми жертвами 
восполнить то, чего ей недоставало, чтобы выйти победительницей из этого 
испытания. 

В самые критические периоды ее истории я видел Францию морально сплотившейся 
сначала под эгидой Жоффра{34}, а затем под руководством Тигра{35}. 

После я был свидетелем того, как она, обессиленная от потерь и разрушений,