душа страны и ее будущее. Это было моим последним предупреждением, с которым я 
со своего скромного поста обращался к родине накануне катастрофы. 

Когда в сентябре 1939 французское правительство, по примеру английского 
кабинета, решило вступить в уже начавшуюся к тому времени войну в Польше, я 
нисколько не сомневался, что в представлениях государственных мужей 
господствуют иллюзии, будто бы, несмотря на состояние войны, до серьезных боев 
дело не дойдет. Являясь командующим танковыми войсками 5-й армии в Эльзасе, я 
отнюдь не удивлялся полнейшему бездействию наших отмобилизованных сил, в то 
время как Польша в течение двух недель была разгромлена бронетанковыми 
дивизиями и воздушными эскадрами немцев. Вмешательство Советского Союза, 
несомненно, ускорило поражение поляков. Но в позиции, которую занял Сталин, 
неожиданно выступив заодно с Гитлером, отчетливо проявилось его убеждение, что 
Франция не сдвинется с места и у Германии, таким образом, руки будут свободными,
 и лучше уж разделить вместе с ней добычу, чем оказаться ее жертвой. В то время 
как силы противника почти полностью были заняты на Висле, мы, кроме нескольких 
демонстративных действий, ничего не предприняли, чтобы выйти на Рейн. Мы также 
ничего не предприняли, чтобы обезвредить Италию, чего можно было достичь, 
предложив ей выбор между угрозой французского военного вторжения и уступками в 
обмен на ее нейтралитет. Мы ничего не предприняли, наконец, для того, чтобы 
объединиться с Бельгией путем выдвижения наших сил к Льежу и каналу Альберта. 

Вдобавок ко всему официальное военное руководство считало эту выжидательную 
политику весьма удачной стратегией. Выступая по радио и в печати, члены 
правительства и в первую очередь его глава, а также многие другие видные 
политические и военные деятели всячески подчеркивали преимущества стабильной 
обороны, благодаря которой, говорили они, нам удается без потерь сохранять нашу 
территориальную целостность. Главный редактор газеты "Фигаро" Бриссон, 
посетивший меня в Вангенбурге, спросил о моем мнении по этому вопросу. Когда я 
выразил сожаление по поводу бездействия наших вооруженных сил, он воскликнул: 
"Разве Вам не ясно, что воды Марны теперь уже не будут красны от крови?" В один 
из январских дней, будучи в Париже, я присутствовал на обеде у Поля Рейно на 
улице Риволи, где встретился с Леоном Блюмом. "Каковы Ваши прогнозы?" - 
обратился он ко мне. "Весь вопрос теперь в том, нанесут ли немцы весною удар на 
западе, чтобы захватить Париж, или на востоке, чтобы выйти к Москве". - "Вы так 
думаете? - удивился Леон Блюм. - Немцы ударят на восток? Но какой же им смысл 
увязнуть в бескрайних русских просторах? Вы считаете, что они бросятся на 
запад? Но ведь они бессильны против линии Мажино!" Когда президент Лебрен{66} 
приезжал в 5-ю армию, я ему показал мои танки. "Я знаком с Вашими идеями, - 
любезно сказал он. - Но, по-видимому, уже слишком поздно, чтобы противник смог 
ими воспользоваться". 

На самом же деле слишком поздно было для нас. И все-таки 26 января я попытался 
сделать последнее усилие. Я направил меморандум восьмидесяти наиболее видным 
членам правительства, политическим и военным деятелям. Я стремился убедить их в 
том, что противник предпримет наступление, располагая мощной механизированной 
армией и сильной авиацией, и наш фронт в связи с этим может быть в любой момент 
прорван. Поскольку мы не имеем в своем распоряжении равноценных средств для 
отпора противнику, нас могут разгромить, поэтому необходимо немедленно принять 
решение о создании этих средств. Одновременно с производством соответствующих 
видов вооружения необходимо срочно свести в единый механизированный резерв те 
из уже существующих или формируемых подразделений, которые могли бы на худой 
конец войти в его состав. Я заканчивал меморандум следующими словами: 
"Французский народ ни в коем случае не должен питать иллюзий, будто бы нынешний 
отказ наших вооруженных сил от наступательной доктрины соответствует характеру 
начавшейся войны. Как раз наоборот. Мотор придает современным средствам 
уничтожения такую мощь, такую скорость, такой радиус действия, что уже 
начавшаяся война рано или поздно по размаху и стремительности маневра, силе 
внезапных атак, по масштабам вторжения и преследования противника намного 
превзойдет все, что было наиболее замечательного с этой точки зрения в прошлом..
. Не следует заблуждаться! Начавшаяся война может превратиться в самую 
широкомасштабную, самую сложную и самую жестокую из войн, которые когда-либо 
опустошали землю. Породивший ее политический, экономический, социальный и 
моральный кризис носит столь глубокий и всеобъемлющий характер, что он 
неизбежно приведет к коренному перевороту в положении народов и в структуре 
государств. В силу непостижимой гармонии вещей орудием этого переворота, вполне 
соответствующим его гигантским масштабам, становится армия моторов. Франции уже 
давно пора сделать из этого вывод". 

Мой меморандум не вызвал сенсации. Однако высказанные мною идеи и очевидность 
самих фактов стали оказывать некоторое воздействие. К концу 1939 были созданы 
две легкие механизированные дивизии; третья дивизия находилась в стадии 
формирования. Но и это были соединения, предназначенные для прикрытия. Они 
могли оказаться весьма полезными в качестве средств, приданных бронетанковым 
силам и используемых для разведки, но были малоэффективными в ином качестве. 2 
декабря 1938 по настоянию генерала Бийотта Высший военный совет Франции принял 
решение создать две бронетанковые дивизии. Одна из них была сформирована в 
начале 1940, вторую предполагалось сформировать в марте. Дивизии эти оснащались 
тридцатитонными танками типа "В", первые образцы которых были созданы еще 
пятнадцать лет назад. Наконец-то их было выпущено около 300 штук! Однако по