кормить ее, восстанавливать и управлять ею. Долгое время дуновение ветра, 
прилетавшего из-за моря, несло в метрополию призыв к усилиям и вливало в нее 
надежду. А теперь призыв Родины побуждал действовать всех, кто, находясь за 
рубежом, хотел помочь ей. Установилась гармония между активными элементами, 
действовавшими внутри страны и за ее пределами. Желая воспользоваться таким 
предложением, я в начале ноября произвел перемены в составе алжирского 
правительства и тут же созвал Консультативную ассамблею Сопротивления. 

Как это было определено в ордонансе от 17 сентября, среди делегатов, приехавших 
из Франции, человек пятьдесят получило свои мандаты от организации 
Сопротивления; человек двадцать представляли политические партии и, как правило,
 были депутатами парламента, - но, конечно, из числа тех, кто не голосовал в 
июле 1940 за предоставление власти Петену. Выделение тех и других проводилось 
по необходимости подпольными комитетами узкого состава. Но все они прибыли сюда 
с убеждением, что их послали массы, ведущие борьбу в ночи оккупации. К этим 
двум категориям делегатов присоединился десяток коммунистов - в основном 
депутаты от департамента Сены, арестованные в 1939. Они находились в алжирских 
тюрьмах и были выпущены на свободу генералом Жиро. Кроме того, в Ассамблее 
участвовало двадцать представителей от организаций Сопротивления в империи и 
десять генеральных советников Алжира. Кем бы ни были делегированы депутаты 
Ассамблеи, у них всех были некоторые общие черты, придававшие нашей 
Консультативной ассамблее вполне определенный облик. 

Всех делегатов сближала и делала схожими друг с другом мучительная тревога за 
товарищей по Сопротивлению, стремление помочь им во всем вооружением, деньгами, 
в организации пропаганды. Разумеется, они всегда считали эту помощь 
недостаточной. С другой стороны, их роднило смутное, но страстное стремление к 
обновлению страны. Все эти участники Сопротивления, подвергавшие себя 
всевозможным опасностям подпольной борьбы, в которой их нередко ждало 
предательство одних, равнодушие других, боязнь и даже порицание со стороны 
немалого количества трусов, добровольно вступили в бой не только против 
немецких захватчиков, но также против власти, суда и полиции того режима, 
который в метрополии еще именовался французским государством. Горячая 
солидарность тех, кто пострадал от него, недоверие и даже ненависть ко всему 
чиновничьему, казенному, официальному и, наконец, упорное желание произвести 
чистку старого - вот что никогда не оставляло их и, случалось, приводило к 
единодушным пылким выступлениям. 

К этому надо еще добавить их привязанность к Шарлю де Голлю за то, что он 
восстал против приспособленчества, за то, что его приговорили к смертной казни, 
за то, что на Родине его далекое и заглушаемое слово подталкивало слишком 
осторожных и ободряло предающихся тоске. Однако его усилия во имя 
восстановления национального единства, защиты суверенитета и возрождения 
государства были менее понятны большинству делегатов Ассамблеи. Нельзя, конечно,
 сказать, что их не беспокоила будущность нации. Наоборот, на этот счет у всех 
групп было множество идей и планов. Но если они и были страстными 
проповедниками проектов перестройки всего мира, они весьма сдержанно 
высказывались относительно организации власти, без которой никакая сила ничего 
сделать не может. Если они и мечтали вновь увидеть Францию в первом ряду наций, 
они боялись той трудной борьбы, которая могла бы вернуть ей прежнее значение, и 
предпочитали строить иллюзии о некоем избавителе, вроде Рузвельта или Черчилля, 
который с готовностью возвратит Франции ее прежнее место. Если они и не 
представляли, чтобы кто-нибудь другой, кроме меня, встал во главе страны во 
время ее освобождения, если они предусматривали, что я мог бы и остаться главой 
Франции, тогда как они сами, став избранниками народа, пойдут навстречу 
какому-то неопределенному, но чудесному возрождению страны, они умалчивали, 
какими же прерогативами должен я располагать, чтобы руководить осуществлением 
такой задачи. От чистого сердца приветствуя де Голля, они уже шушукались о 
некоей "единоличной власти". 

Итак, в области чувств между ними царило согласие, но во взглядах они делились 
на различные духовные семейства. Одни были просто бойцами, поглощенными борьбой.
 Другие, поэты действия, восхищались духом героизма и братства, которыми было 
проникнуто Сопротивление. А коммунисты, сплоченные в компактную массу, 
выступали чрезвычайно резко, преувеличивая свое значение, вели яростную 
пропаганду. Наконец, политики были убеждены, что наше дело - это дело всей 
Франции, и старались служить ему как можно лучше; но это не мешало им 
заботиться о своей карьере, маневрировать, чтобы набить себе цену, как 
полагается профессиональным политикам, строить свои расчеты на будущее с точки 
зрения парламентских выборов и государственных постов, которые это будущее, 
возможно, принесет им. Среди них имелись "бывшие", которые ужасно гордились тем,
 что когда-то они выполнили свой долг и отказались совершить недостойный шаг. 
Впрочем, зная, в какую пучину презрения канул прежний режим, они держались тише 
воды, ниже травы, и, казалось, отбросили всякое честолюбие. Однако втайне они, 
конечно, рассчитывали, что все пойдет по-старому, нужны лишь кое-какие реформы. 
Зато "новые" требовали многих перемен, весьма сурово отзывались о вчерашней 
системе, но при всех своих оговорках уже заранее испытывали ее притягательную 
силу. 

В общем, я видел вокруг себя мужественных соратников, исполненных самых благих