Воззрения, которых придерживался генерал Жиро, не могли не беспокоить меня. 
Дело не только в том, что он несколько упрощенно представлял себе 
взаимодействие двух этих сфер - военной и политической, - и не только в том, 
что его концепция явно порождалась иллюзиями насчет законного авторитета, 
который генерал приписывал своей персоне; я видел тут прежде всего источник 
возможных раздоров внутри страны и посягательств извне. Ибо в своей массе 
французское Сопротивление, конечно, не приняло бы власти, основанной 
единственно на карьере воина, как бы она ни была блестяща. С другой стороны, 
Петен наверняка осудил бы его. Наконец, союзники, несомненно, использовали бы 
неизбежную зависимость этого правительства, лишенного почвы, во зло Франции. 

Правда, генерал Жиро считал, что он может предоставить в распоряжение коалиции 
капитальное преимущество. Донесения, прибывшие в Лондон, говорили о том, что у 
Жиро есть свой оригинальный план. По его мнению, предмостное укрепление уже 
существовало реально. Таковым якобы являлась так называемая свободная зона. 
Пусть только англичане и американцы высадятся там в условленный день - сам Жиро 
брался обеспечить прикрытие англо-американской высадки с помощью армии 
перемирия. Ее должен был возглавить все тот же Жиро, а роль подкрепления должны 
были сыграть кадры движения Сопротивления. Но проект этот, с моей точки зрения, 
не имел шансов на успех. Если еще можно было представить себе, что отдельные 
части "свободной зоны" кое-где пойдут за Жиро вопреки приказам и проклятиям, 
которыми разразится маршал, было более чем сомнительно, что при крайней 
бедности их вооружения эти рассеянные островки смогут устоять против натиска 
вермахта и ударов немецкой авиации. Помимо всего, союзники вряд ли одобрят план,
 который и для них тоже был сопряжен с величайшим риском. Успех этой высадки и 
последующих операций предполагал привлечение авиации и флота в весьма 
внушительных масштабах - значит, нужно было использовать многочисленные и 
расположенные далеко друг от друга пункты на суше и порты побережья. Между тем, 
если бы союзники высадились на юге, не утвердившись предварительно в Северной 
Африке, у них в качестве баз оказались бы лишь Гибралтар и Мальта, 
незначительные по территории, лишенные ресурсов и оторванные от мира. И, 
наконец, как повел бы себя в этом случае флот в Тулоне? Ясно, что в исходный 
момент он выполнял бы приказы только Петена и Дарлана и ничьи больше. А ведь 
стоило бы этому флоту оказать в той или иной мере сопротивление союзникам, и 
все предприятие становилось еще более проблематичным. 

В конце июля я ясно почувствовал, что произойдет. Хотя от нас всячески скрывали 
все планы действия, мне представлялось весьма вероятным, что американцы в 
нынешнем году не пойдут дальше захвата Северной Африки, что англичане охотно с 
этим смирятся, что оба союзника используют генерала Жиро, что меня будут 
держать в стороне от дела и что, таким образом, эти первые подготовительные 
этапы освобождения, даже если им будет сопутствовать удача, вызовут для нас, 
французов, немалые внутренние осложнения, а это значит, что национальное 
единство натолкнется на новые препятствия. 

В этих условиях я считал, что, поскольку другие партнеры заботятся лишь о своей 
игре, мой долг играть только в интересах Франции. Я считал, что прежде всего 
нужно укрепить единство Сражающейся Франции, дабы при любых перипетиях она 
могла быть прочной основой всеобщего согласия. Я знал, что такая концентрация 
сил требует жесткой и непоколебимой линии поведения, и сознательно шел на это. 
С этой целью я, используя период интермедии, решил вновь объехать территорию 
Ближнего Востока и Свободной Французской Африки, а также и наши войска, занятые 
на Востоке и в районе Чад. Еще в мае союзники решительно воспротивились этому и 
позже отговаривали меня от этой поездки, ссылаясь на близкое открытие второго 
фронта. Но на этот раз они не стали мешать моему путешествию, что, впрочем, 
позволяло заключить, что подготовляется операция, к которой я не буду причастен.
 С другой стороны, заботясь об укреплении наших внутренних связей в остающейся 
части заморских владений и в остающихся частях армии, я в то же время старался 
ускорить процесс объединения всех сил Сопротивления во Франции. Как раз в это 
время оттуда прибыл Андре Филип{10}, и я назначил его 27 июля национальным 
комиссаром по внутренним делам, поручив ему поддержать всеми имеющимися в нашем 
распоряжении средствами - как материальным оснащением и кадрами, так и 
пропагандистскими выступлениями - миссию, возложенную на Жана Мулэна. 
Одновременно я возложил руководство комиссариатом информации на Жака Сустеля. Я 
вызвал в Лондон руководителей групп "Комбат", "Либерасьон" и "Фран-тирер" - 
Френэ, д'Астье, Жана-Пьера Леви - с целью добиться объединения их действий. 
Нужно было также ускорить слияние военизированных элементов, в связи с чем я 
остановился на кандидатуре генерала Делестрэна в качестве руководителя будущей 
тайной армии. Наконец, желая придать больший вес нашей организации, я предложил 
примкнуть к нам ряду видных деятелей Вьено, Массигли{11}, генералу д'Астье де 
ла Вижери, генералу Коше и другим. На долю Пасси выпало наладить связь и 
сообщение между Францией и Англией, так чтобы я мог по возвращении из Африки и 
с Востока точно определить функции каждого. 

Я выехал 5 августа, предварительно встретившись с Черчиллем и Иденом; их 
несколько смущенные речи подтвердили, что я не заблуждался: они, несомненно, 
предполагали поддержать план, прямо противоречивший той договоренности, которая 
связывала нас с июня 1940. Моим спутником в самолете, направлявшемся в Каир, 
оказался Аверелл Гарриман{12}, назначенный Рузвельтом послом в Москву; этот 
дипломат, обычно откровенный и словоохотливый, на этот раз, казалось, изнемогал