Бургонь. В пять часов мы прибыли на место. 

И тотчас мною овладело ощущение, что здесь, среди этих почтенных стен, все 
осталось как прежде. Гигантские события всколыхнули мир. Наша армия была 
уничтожена. Франция чуть не погибла. Но в военном министерстве внешне все 
оставалось неизменным. Во дворе взвод республиканской гвардии, как бывало, 
салютует нам. Вестибюль, лестница, декоративные доспехи - все такое же, как 
раньше. А вот и часовые, которые и тогда стояли у входа. Я вхожу в "канцелярию 
министра", которую мы с Полем Рейно покинули вместе в ночь на 10 июня 1940 года.
 Ни один стул, ни один ковер, ни одна портьера не тронуты. На столе, на том же 
месте, стоит телефон, а рядом с кнопками звонков значатся все те же фамилии. 
Вот сейчас мне скажут, что так обстоит дело и в других зданиях, куда 
победоносно вступает Республика. Все на месте - не хватает только Государства. 
И мне надлежит водворить его сюда. Потому-то я и здесь. 

Является Люизе, чтобы дать мне отчет, затем Пароли. Оба сияют от счастья и в то 
же время озабочены и вконец измучены - ведь неделю они не знали ни сна, ни 
отдыха. Перед ними прежде всего стоят две проблемы: восстановление 
общественного порядка и снабжение. Они описывают мне раздражение, которое 
вызвало у Совета Сопротивления и Парижского комитета освобождения известие, что 
я поехал сначала не к ним. Я вновь объясняю причины министру-делегату и 
префекту полиции. Вот теперь, выйдя отсюда, я направляюсь в ратушу, но прежде 
загляну в префектуру, чтобы приветствовать парижскую полицию. Мы вырабатываем 
план этих встреч. Затем я намечаю маршрут завтрашнего шествия, который вызывает 
у Пароди и Люизе восторг и в то же время тревогу. После их ухода мне приносят 
депешу от генерала Кенига. Он не мог сопровождать меня в этот великий день. 
Дело в том, что утром Эйзенхауэр попросил его прибыть для подписания соглашения,
 регулирующего взаимоотношения между нашей администрацией и командованием 
союзников. Наконец-то! Лучше поздно, чем никогда. 

В семь часов вечера провожу смотр парижской полиции во дворе префектуры. 
Глядишь на этих солдат, которые вынуждены были служить при оккупантах, а сейчас 
ликуют от счартья и гордости, и понимаешь, что, подав сигнал к боям и первыми 
вступив в схватку с противником, полицейские как бы брали реванш за долгие годы 
унижения. Да кроме того, нельзя же было упустить такую возможность повысить 
свой престиж и популярность. Я сказал им это. По рядам прокатилось "ура". И вот 
пешком, в сопровождении Пароди, Ле Трокера, Жюэна и Люизе, с трудом пробираясь 
сквозь толпу, которая обступила нас со всех сторон, оглушая приветственными 
криками, я добираюсь до ратуши. Перед зданием отряд внутренних сил 
Сопротивления под командой майора Ле Перка безукоризненно отдает установленные 
почести. 

У подножия лестницы генерала де Голля приветствуют Жорж Бидо, Андре Толлэ и 
Марсель Флюре. На ступеньках стоят бойцы Сопротивления и салютуют со слезами на 
глазах. Под гром приветствий меня выводят на середину зала первого этажа. Здесь 
собрались члены Национального Совета Сопротивления и Парижского комитета 
освобождения. Вокруг теснятся их соратники, у многих на рукаве опознавательный 
знак внутренних сил Сопротивления - в том виде, как он был установлен 
правительственным декретом. У всех Лотарингский крест. Окидывая взглядом это 
собрание восторженных дружелюбных, интересных людей, я чувствую, что мы сразу 
признали друг друга, что всех нас, участников одной великой борьбы, связывает 
неразрывная нить и что если присутствующих и разделяет разница мнений, 
заставляющая их держаться настороже, а также разыгравшееся честолюбие, то 
достаточно мне встретиться с массой, чтобы наше единство восторжествовало над 
всем остальным. Надо сказать, что, несмотря на усталость, отражающуюся на лицах,
 несмотря на нервное возбуждение, вызванное пережитыми опасностями и минувшими 
событиями, я не вижу ни одного жеста, не слышу ни единого слова, которые 
выходили бы за рамки достойного. Какой замечательной получилась эта встреча, о 
которой мы так долго мечтали и за которую заплатили столькими усилиями, 
страданиями, смертями! 

Чувства уже сказали свое слово. Теперь настал черед политики. И она тоже 
высказалась благородно. Жорж Марран, заместивший Андре Толлэ, в самых 
изысканных выражениях приветствует меня от имени нового парижского 
муниципалитета. Затем Жорж Бидо обращается ко мне с прочувствованной речью. В 
своем импровизированном ответе я говорю о "священном волнении, которое 
захлестнуло нас всех - мужчин и женщин - в эти минуты, далеко выходящие по 
своей значимости за пределы нашей бедной жизни". Я заявляю, что "Париж был 
освобожден самим населением с помощью армии и при поддержке всей Франции". Я не 
забываю упомянуть, что этим успехом мы обязаны также "французским войскам, 
которые в эту минуту продвигаются по долине Роны", а также вооруженным силам 
наших союзников. И, наконец, я призываю нацию выполнить свой долг участия в 
войне и установить необходимое для этого национальное единство. 

Я захожу в канцелярию префекта департамента Сена. Марсель Флюре представляет 
мне главных чиновников своей администрации. Видя, что я направляюсь к выходу, 
Жорж Бидо останавливает меня восклицанием: "Генерал! Вокруг вас сейчас 
Национальный Совет Сопротивления и Парижский комитет освобождения. Мы просим 
вас торжественно провозгласить республику перед собравшимися". Я ответил ему: 
"Республика никогда не прекращала своего существования. Олицетворением ее были