продолжая решительно оборонять свои опорные пункты, не приступает, однако, к 
репрессиям. Чем была вызвана такая деликатность - боязнью завтрашнего дня, 
желанием уберечь Париж или договоренностью с союзниками, агенты которых 
проникли даже в его Генеральный штаб, после того как гестапо покинуло столицу? 
Я не мог этого понять, но я был убежден, что помощь в любом случае подоспеет 
вовремя. 

В этом никто не сомневался на всем пути моего следования 23 августа. Проезжая 
между двумя рядами трепещущих на ветру знамен, под которыми стояли люди и 
кричали: "Да здравствует де Голль!" - я чувствовал, как меня подхватывает волна 
радости. В Фертэ-Бернаре, в Ножан-ле-Ротру, в Шартре, как и во всех городах и 
деревнях, через которые я проезжал, мне приходилось останавливаться, принимать 
дань уважения всех этих людей и выступать перед ними от имени возрожденной 
Франции. Во второй половине дня, обогнав колонны 2-й бронетанковой дивизии, я 
прибыл в замок Рамбуйе. В дороге я получил записку от генерала Леклерка, 
который сообщал, что встретится со мной в городе. Я немедленно вызвал его к 
себе. 

План атаки у него был готов, основная масса его дивизии, выступившая из 
Аржантана, подойдет, правда, лишь к ночи, но передовые ее части уже вышли на 
линию Атис-Монс - Палезо - Туссю-ле-Нобль - Трапп и вступили в соприкосновение 
с хорошо окопавшимся, исполненным решимости противником. Надо было прорвать эту 
линию обороны. Главный удар падал на долю группировки Бийота, которая должна 
была двигаться по дороге из Орлеана в Париж через Антони; группировка Ланглада 
пойдет через Туссю-ле-Нобль и Кламар, в то время как отряд под командованием 
Морель-Двиля будет прикрывать ее со стороны Версаля. Что же до группировки Дио, 
временно выведенной в резерв, то она будет продвигаться следом за Бийотом. 
Операция начнется завтра на рассвете. Я одобрил план и предложил Леклерку по 
вступлении в Париж устроить свой командный пункт на Монпарнасском вокзале. Там 
я и встречусь с ним, чтобы договориться о дальнейшем. И вот, глядя на этого 
молодого командира, уже загоревшегося пламенем предстоящей битвы, увидевшего, 
какие возможности проявить свою доблесть предоставляет ему это необычайное 
стечение обстоятельств, я сказал: "Вам везет!" И подумал, что на войне от удач 
генералов зависит честь правительства. 

Доктор Фавро, выехавший утром из Парижа, к вечеру прибыл в Рамбуйе. Он привез 
мне донесение от Люизе. Если верить префекту полиции, бойцы Сопротивления стали 
хозяевами на улицах Парижа. Немцы оказались запертыми в своих опорных пунктах, 
откуда они лишь время от времени осмеливаются совершать рейд на бронемашинах. И 
как бы в подтверждение этого лондонское радио вечером сообщило, что Париж 
освобожден силами внутреннего Сопротивления. На следующий день король Георг VI 
направил мне поздравительную телеграмму, которая была тотчас опубликована. 
Однако и эта информация и телеграмма были, конечно, преждевременны. А сделано 
это было, несомненно, для того, чтобы заставить американцев отказаться от своих 
задних мыслей, которых не одобряли англичане. Несоответствие между тоном 
искреннего удовлетворения, каким Би-Би-Си сообщало о событиях в Париже, и 
весьма сдержанным, даже несколько колючим тоном "Голоса Америки" дало мне 
понять, что на этот раз между Лондоном и Вашингтоном нет полного единодушия 
относительно Франции. 

Я отослал обратно в Париж мужественного Фавро, вручив ему ответ для Люизе. И 
совершенно недвусмысленно заявил о своем намерении по вступлении в город ехать 
не в ратушу, где заседали Совет Сопротивления и Парижский комитет освобождения, 
а в "центр". В моем понимании это означало военное министерство, которое только 
и могло быть центром управления и французского командования. Это отнюдь не 
означало, что я не установлю контакта с руководителями парижского восстания. Но 
я хотел дать понять, что государство после всех потрясений, которые не смогли 
ни уничтожить его, ни поставить на колени, возвращается просто к себе, в свои 
владения. Читая газеты "Комбат", "Дефанс де ла Франс", "Фран-тирер", "Фрон 
насиональ", Юманите", "Либерасьон", "Попюлер", которые политические элементы 
Сопротивления вот уже два дня как начали издавать в Париже вместо газет, 
выпускавшихся коллаборационистами, я ощущал радость от духа борьбы, которым они 
были проникнуты, и в то время еще больше укреплялся в решимости принять лишь ту 
власть, какою наделит меня глас толпы. 

Именно это я и сказал Александру де Сен-Фаль, который явился ко мне с целой 
делегацией и о чьем влиянии в деловых кругах мне было хорошо известно. Он 
прибыл в сопровождении Жана Лорана, директора Индокитайского банка, Рольфа 
Нордлинга, брата генерального консула Швеции, и австрийского барона Пох-Пастора,
 офицера германской армии, адъютанта Хольтица и агента союзников. Все четверо 
выехали из Парижа ночью 22 августа, чтобы добиться от американского 
командования скорейшего введения в столицу регулярных войск. Узнав от 
Эйзенхауэра что Леклерк уже находится в пути, они явились представиться мне. 
Сенешаль порекомендовал мне по вступлении в Париж немедленно созвать 
"национальную" ассамблею, чтобы получить вотум доверия парламента, который 
предал бы моему правительству законный характер. Я наотрез отказался. В то же 
время состав, да и само появление такой делегации давали мне основание сделать 
любопытные выводы относительно умонастроения немецкого командования в Париже. 
Четыре "посланца" были снабжены двумя пропусками: один был подписан Пароди, а 
другой - генералом фон Хольтицем. Проезжая через вражеские заставы, они слышали,