себя путь грязи, не отреклись от родины. Это было свидетельством уважения, 
оказанного Франции теми ее сынами, "которые столько нагрешили". К тому же это 
оставляло лазейку для помилования. 

Ликвидация Виши совпала с развертыванием боев в столице. Донесения, поступившие 
во время моего кратковременного пребывания в Ренне, лишь усиливали мое желание 
поскорее увидеть конец кризиса. Правда, немецкое командование - по причинам, 
пока еще неясным, - казалось, не хотело доводить дело до крайностей. Но эта 
пассивность могла неожиданно смениться жесточайшими репрессиями. Кроме того, 
мне было невыносимо сознавать, что враг может пробыть в городе хотя бы один 
лишний день, когда под рукой есть силы, чтобы его оттуда изгнать. И, наконец, я 
вовсе не хотел, чтобы в результате волнений в столице возникла анархия. Из 
доклада Пьера Минэ, ведавшего снабжением Парижа, явствовало, что положение с 
продовольствием в городе критическое. Столица, на протяжении нескольких недель 
отрезанная от всей страны, была фактически обречена на голод. Минэ сообщал, что 
в некоторых местах начали громить последние склады продовольствия и магазины и 
что, если полиция не приступит к исполнению своих обязанностей, следует ожидать 
самых серьезных беспорядков. Тем не менее и в этот день, который уже подходил к 
концу, союзное командование не дало генералу Леклерку приказа начать 
наступление. 

Из Ренна я написал генералу Эйзенхауэру; я сообщил ему о том, что мне стало 
известно о положении в Париже, и просил поскорее двинуть на город французские и 
союзные войска, указав, к каким серьезным последствиям - даже в плане военных 
операций - может привести возникновение беспорядков в столице. 22 августа Кениг 
вручил ему мое письмо с соответствующими добавлениями от себя, затем вернулся в 
Лондон, откуда ему легче было поддерживать связь с Сопротивлением, чем из 
нашего передвижного лагеря. Жюэн со своей стороны поехал к генералу Паттону, 
который преследовал немцев на главном направлении. Я сам тоже выехал из Ренна, 
предварительно удостоверившись, что комиссар республики, реквизировав грузовики 
и мобилизовав шоферов, может приступить к отправке продовольствия в Париж. 
Через Алансон, взволнованный, весь расцвеченный флагами, я сначала направился в 
Лаваль. 

По прибытии в префектуру, где меня встретил комиссар республики Мишель 
Дебре{120}, я принял офицера с письмом от генерала Леклерка. Последний сообщал 
мне, что он до сих пор не получил указаний относительно предстоящей ему миссии 
и что он по собственной инициативе послал для связи с Парижем авангард под 
командованием майора Гильбона. Я поспешил одобрить его действия, не преминув 
упомянуть, что Эйзенхауэр обещал мне двинуть его на Париж, что Кениг именно для 
этой цели находится при главнокомандующем, что туда выехал и Жюэн и, наконец, 
что я рассчитываю завтра видеть его самого, Леклерка, чтобы лично дать ему 
соответствующие инструкции. Я узнал вскоре, что в ту самую минуту, когда я 
писал Леклерку, генерал Джероу отчитывал его за то, что он направил отряд в 
Париж, и предписал ему немедленно отозвать обратно майора Гильбона. 

И вот, наконец, через несколько часов после того, как он прочел мое письмо, 
генерал Эйзенхауэр отдал приказ направить на Париж 2-ю бронетанковую дивизию. 
Надо сказать, что сведения, которые почти непрерывно поступали из столицы - в 
частности, те, что сообщали генералу Брэдли{121} Кокто и доктор Моно, - 
подтверждали правильность моего вмешательства. А кроме того, Генеральный штаб 
уже знал, чем кончилась попытка Лаваля. Всю эту ночь, в течение которой Леклерк 
готовился к выступлению, я получал в префектуре Ле-Мана донесения, говорившие о 
том, что в Париже события развертываются со стремительной быстротой. 

Я узнал таким образом, что 20 августа утром ратуша была занята отрядом 
французской полиции под командой Ролан-Прэи Лео Амона. Префект департамента 
Сены Флюре готовился приступить к исполнению своих обязанностей. Но меня 
уведомили также, что Парода и Шабан-Дельмас, с одной стороны, и большинство 
Совета Сопротивления, с другой, предупрежденные американскими и английскими 
агентами о том, что пройдет немало времени - говорили даже, будто не одна 
неделя, - прежде чем союзные войска вступят в столицу, зная, сколь плохо 
вооружены партизаны по сравнению с 20 тысячами солдат, 80 танками, 60 пушками, 
60 самолетами, которыми располагает немецкий гарнизон, и желая спасти мосты 
через Сену, об уничтожении которых распорядился Гитлер, а также избавить от 
гибели политических заключенных и военнопленных, решили согласиться на 
предложения Нордлинга, генерального консула Швеции, и через его посредство 
заключить перемирие с генералом фон Хольтицем{122}, командующим немецкими 
войсками в Париже и пригородах. 

Эта новость, должен признаться, произвела на меня весьма неприятное впечатление,
 тем более, что военная обстановка в ту минуту, когда я узнал о заключении 
перемирия, отнюдь не вынуждала к такой мере, поскольку генерал Леклерк уже 
двинулся к столице. Однако 23 августа утром, выезжая из Ле-Мана, я узнал, что 
перемирие было встречено в штыки большинством бойцов Сопротивления и 
соблюдалось лишь частично: правда, на этом выиграли Пароди и Ролан-Прэ, которых 
немцы задержали на Сен-Жерменском бульваре и отпустили на свободу после того, 
как их принял сам Хольтиц. Кроме того, мне сообщили, что вечером 21 августа 
возобновились бои, что префектуры, министерства, мэрии по-прежнему находятся в 
наших руках, что парижане повсюду воздвигают баррикады и что немецкий генерал,