Мальчишка встал, едва заметно улыбнулся - второй раз. 

- Ладно, дяденька. Большое вам спасибо. А то я не знал, что и делать. Пошел за 
водой, задержался чуток, а поезд и ушел. Да я думаю, недалёко. 

- Конечно, догоним, не беспокойся. Ну, а как все-таки звать-то тебя? 

- Меня? Толя Миронов. 

- А, Толя Миронов. Толя, то есть Анатолий. Ну, давай знакомиться. Я Бедливый, а 
вот он - наш доктор Широкий, а вот тот... 

- Постой! Доктор - это врач? 

- Верно. 

И мы стали друзьями. Толя устроился в одном из вагонов 2-й батареи, где 
находился его временный отец Вацлав Бедливый. И таких порций, как Толя, не 
получал от повара ни один человек. Говоря откровенно, ни у кого не было и 
такого аппетита. Приятно было смотреть на этого мальчишку, теперь чистого, 
подстриженного. Повар даже справил ему новую форму: перешил из шинели. 
Мальчонка выглядел замечательно! На шинели были большие золотые пуговицы, 
которые он заботливо оберегал. Герб, перенесенный с Букингемского дворца 
английских королей на пуговицы{14}, попавший на шинель, а с шинелью - к 
маленькому русскому мальчику, не только не приводил его в трепет своей сложной 
символикой, а просто вызывал восторг. Толя не знал, что изображено на пуговицах,
 он не разбирался в гербах, зато твердо знал, что таких пуговиц нет даже у 
командира полка Кальченко. 

Одним словом, у нас были гости: мальчик и женщина с коровой в последнем вагоне. 
И всем было хорошо. 

Толя пробыл у нас три дня, и за это время мы ему так понравились, что о своих 
он и не вспоминал. Сидели мы по вечерам в вагоне, смотрели на его носик, на его 
черные глаза и волосы, на стройную и крепкую фигурку. И пели чехословацкие 
песни. Они ему нравились, и, как все наши русские друзья, он предпочитал 
темпераментную "Танцуй, танцуй". 

- Я вам тоже спою, - как-то раз сказал Толя. - Хотите? 

Почему бы и нет? Но он долго не мог решить, что спеть. Мы ему подсказали: 
"Катюшу", ту, что на берегу реки вспоминала о своем милом пограничнике. Эту 
песню знали все. Толя набрался храбрости и с увлечением начал петь другую песню.
 Как сейчас слышу "Играй, мой баян, и скажи всем друзьям... что, как невесту, 
мы родину любим свою..." 

Мальчика наградили громом аплодисментов, уговорили петь еще. А пел он 
действительно хорошо. Вдруг мы заметили, что к нам присоединился наш сухой 
капитан Паздерка. К удивлению всех, он хлопал (да еще как!) и даже смеялся. То, 
что не могли сделать мы, сделал Толя Миронов, - он сблизил с нами Паздерку. 
По-видимому, это началось именно тогда, в вагоне 2-й батареи. Но когда бы это 
ни произошло, капитан Паздерка сжился с нами, а позднее, в Карпатах, он вел 
себя так мужественно, что ребята его полюбили. Толя допел, мы поаплодировали, и 
в наступившей тишине послышался голос командира 1-го дивизиона: 

- Знаете, что я вам скажу, господа? С народом, у которого такие дети, мы 
непременно выиграем войну. Поверьте мне. 

Мы это знали. Но нас радовало то, что в это поверил и он. 

Затем настал роковой день, точнее ночь. В 11 утра мы увидели рядом с 
железнодорожным полотном разбитую бомбой, искореженную и обгорелую бензиновую 
цистерну. Это было около семи километров от Нежина, от станции, где нам 
предстояло выгружаться. Простояли мы до вечера. Машинисты часто поглядывали на 
небо, в котором беспрерывно рыскали фашистские бомбардировщики и истребители. 
На смену им прилетали разведчики. Начальнику эшелона позвонил десятник Мерунка, 
русский чех, несмотря на молодость коммунист. Он стоял на платформе у зенитного 
пулемета и докладывал командиру о появлении новых вражеских самолетов. Хорошо 
бы выскочить из вагонов и рассеяться по окрестности. Облеты участились. 
Вражеские самолеты проносились над эшелоном на бреющем полете. 

Рядом, как зловещее предостережение, лежала разбитая цистерна. А до леса налево 
не более 600 метров. Но приказ есть приказ: "Двери вагонов закрыть, никому не 
выходить!" 

00.10. Вражеский бомбардировщик повернул на запад, очевидно ушел за новым 
запасом бомб. Все с замиранием сердца ждали его возвращения. И долго ждать не 
пришлось. На этот раз он летел так низко, что чуть не касался брезента, под 
которым стояли на платформе тягачи.