Харьков. Однако не успели они проехать и пяти километров, как мотор отказал. 
Починить его не удалось. Раненые продолжали путь пешком. Штейнер прочел на 
лицах товарищей отчаяние. Решив, что главное сейчас - это сохранить спокойствие 
и набраться терпения, он немедленно принял на себя командование группой. 
Шутками и остротами ему удалось немного поднять настроение товарищей. Для тех, 
кто не мог идти, Штейнер раздобыл сани и мохнатую покорную лошаденку. По дороге 
Бедржих встретил Эрика Фрешла и других ребят, тоже направляющихся в Харьков. 
Все мечтали поскорее попасть в госпиталь. Там они надеялись получить не только 
действенную медицинскую помощь, но и чистоту, тепло, отдых... Как прекрасно и 
вместе с тем мучительно было представлять себе все это. 

- Образумьтесь, ребята, не спешите в госпиталь, - убеждал раненых Штейнер. - 
Немцы прорвали фронт с севера и с запада. С минуты на минуту они могут быть в 
Харькове. Вряд ли там остался госпиталь. 

Он говорил впустую: ребята ни о чем другом, кроме госпиталя, не желали думать. 

- Ну, раз вы хотите в Харьков, так пошли в Харьков. 

Попасть туда изъявлял желание и Карел Фридрих, замечательный спортсмен. 

Когда они 11 марта добрались, наконец, до харьковского эвакуационного госпиталя,
 на окраине города уже шли бои. Увидев медсестру, Штейнер поспешил сам 
разбинтовать свою руку. Перед ним стояла красивая молодая женщина лет 20-25, но 
уже седая. Она осмотрела раненую руку. 

- Чех? 

- Да. 

- Была я у вас, в Хомутове. Захватили меня там немцы, но я бежала. Больше мне 
нельзя к ним попадаться. 

Свист бомб, знакомый вой пикирующих бомбардировщиков, и вновь разрывы бомб. 

Медсестра исчезла под обломками. 

Как быть теперь? Бедржих сорвал с шеи зеленый военный шарф и здоровой рукой 
перевязал им руку, помогая себе зубами. В хаосе Штейнер потерял свою группу и 
остался один. Подумав, он двинулся на север. Однако там шли бои, и перейти реку 
не удалось. Тогда он двинулся на восток. В Чугуев Бедржих попал как раз в ту 
роковую минуту, когда на город сыпались фугасные и зажигательные бомбы. 

И опять среди руин и пожарищ бредет в одиночестве 28-летний чехословацкий боец. 
Его мучает голод. Он не ел уже несколько дней! Наступила ночь. Но Бедржих все 
идет и идет. Голод вроде прошел. Рука почернела. Ему это знакомо - газовая 
гангрена. Но его организм сопротивляется, и он продолжает идти на восток. Рука 
загнивает, все сильнее запах тления. То тут, то там он видит изможденные лица 
женщин и детей. Штейнер не понимает, что происходит, но чувствует, что его 
сторонятся. 

Встретился пленный, итальянец. Он врач, просто повезло! 

- Male, camarado, male{13}, - тараторит итальянец. 

- Я это и без тебя знаю. 

Итальянец не понимает чеха, да и помочь ему все равно не может. У него нет ни 
лекарств, ни инструментов, к тому же они на ничейной земле. Бывает такая земля 
на фронте. 

Бедржих в жару. Его опять трясет как в лихорадке. Не то в бреду, не то во сне 
он видит отца и Марусю, Караганду, Франтишека Крала, лед и холодную воду, 
медсестру... Проходят еще сутки; он уже ползет на коленях, потом ни животе. 

"Остановись, сдайся", - твердит ему внутренний голос. И он ложится. Но спустя 
некоторое время другой голос, более сильный, побеждает, и боец ползет дальше, 
дальше на восток. Затуманенное сознание смутно улавливает на домике у дороги 
красный крест. Там двигается что-то белое - сестра! 

- Ой, батюшки!.. - слышится ему. 

Агония. 

- Помогите, отрежьте руку! - просит Бедржих. 

- Ничем не могу помочь, дорогой, только эвакуировать. 

- Тогда, значит, умру.