Закончив допрос у Неедлы, они выслали патруль на станцию выяснить, 
действительно ли уехала моя жена. Начальник станции проявил большую 
находчивость. 

- Вы случайно не припомните, - строго спросили его по-чешски, - не уезжала ли 
отсюда дня два назад пани Свободова с детьми? 

- Пани Свободова... Па-ни Сво-бо-до-ва, - протянул начальник станции, задумчиво 
прищурив глаза, что выглядело убедительно. - Ну, конечно, видел, точно видел. 
Она была с дочуркой и сынишкой. 

- А вы не ошибаетесь? 

- Ошибка, извините, исключена. Я пани Свободову знаю очень хорошо, она с детьми 
часто сюда приезжала. 

- До какой станции она купила билет? 

- Этого, извините, не знаю, не помню. 

- Надо полагать, не в Прагу? 

Начальник на минуту задумался: "Значит, они ее преследуют. Неужели кто-нибудь 
проговорился? Предал?" И тут ему в голову пришла счастливая мысль: 

- В Прагу билет она не покупала. Определенно не покупала. Я помнил бы это - от 
нас туда редко ездят. 

Гестаповцы тут же заключили: определенно уехала в Прагу, но схитрила, билет 
купила в другое место, чтобы сбить нас с толку. Но гестапо не проведешь! В 
Праге ее и схватим! 

Они были настолько восхищены своими умозаключениями, что даже не 
поинтересовались, не живут ли в Грознатине еще какие-нибудь мои родственники. 

26 ноября 1941 года в Незамыслицах вместе с родственниками был схвачен Мирек. В 
этот день гитлеровцы схватили всех членов подпольных организаций Кромержижа и 
Остравы, которые были связаны с парашютистами надпоручика Немеца. В 
Незамыслицах в тюрьму был посажен и Касик, который в камере выдавал себя за 
патриота, чтобы выведать у заключенных больше подробностей. Этот предатель 
полностью перешел на службу гестапо, стал сотрудником немецкой полиции. Позднее 
его отправили на фронт. Путь предателя окончился в Италии. 

Арестованных перевезли в Остраву, там их подвергли нечеловеческим пыткам. 
Гитлеровцы добивались сведений, где скрываются Рыш, моя жена и дочь. 

Людмила Райтова, которая после войны вернулась из концентрационного лагеря 
Равенсбрюк, видела, как гестаповцы допрашивали моего сына Мирена. Они выбили 
ему зубы, угрожали прикончить, и в то же время обещали выпустить, если он 
скажет, где мать и сестра, но Мирек был тверд. После войны я получил письмо от 
рабочего Ярослава Бомского из Радваниц, в котором он написал мне о Миреке (они 
вместе находились в заключении). 

"...Боже, Мирек мой, - писал Ярослав Бомский, - как только не издевались над 
тобой гестаповские псы! Их не остановила твоя молодость. Бедняжка, ты был весь 
в синяках, с заплывшими от побоев глазами, с окровавленным ртом, когда тебя 
бросили без сознания в камеру. Однако первыми твоими словами, после того как ты 
пришел в себя, были: "Я им ничего не сказал". Он не плакал, лишь шутя говорил: 
"Видишь, Ярослав, еще недавно я хотел посмотреть, как выглядит каменный мешок, 
а теперь уже знаю. Я пролежал там с вывернутыми назад руками день и две ночи". 
Семнадцатилетний юноша, он вел себя мужественнее многих старших. Никогда не 
сожалел о выбранном пути, который стоил ему таких страданий. Когда в камере 
говорили, что кто-то не выдержал, я всегда напоминал им о Миреке". 

Последние слова Мирека записаны в дневнике кромержижского торговца Богумила 
Бразды, который состоял в подпольной организации. Он тоже был казнен. Вот эти 
слова: "Когда очень хочется пить, то кажется, что можешь выпить море. Таково 
желание. Но выпьешь два стакана, и, оказывается, этого достаточно. Такова 
действительность". 

Вместе с теми, кого фашисты не убили на месте, Мирек был направлен в 
концентрационный лагерь Маутхаузен с пометкой "возврат нежелателен". 7 марта 
1942 года эсэсовский врач вызвал Мирека и сказал, что у него туберкулез и его 
надо лечить. Эсэсовец сделал ему укол, и мой сын тут же скончался. Эти 
последние данные сообщил мне после войны профессор И. Чабарт, который в 
Маутхаузене спал рядом с Миреком и был свидетелем того, как 7 марта 1942 года в 
5 часов утра сына вызвали на медпункт, откуда он не вернулся. 

В Новом Телечкове у Котачека и Кратохвила моя жена и дочь скрывались в