пана Киселя, а теперь не следует пренебрегать его расположением.

Кисель угрюмо молчал.

- Собственно говоря, я к пану Киселю по делу, - меняя тон, проговорил Выговский 
и недоверчиво посмотрел на священника.

- Если это дело касается пана Хмельницкого, - с иронией отвечал Кисель, - то 
пан будущий писарь смело может его изложить в присутствии отца Василия: он тоже 
один из почитателей этого казака.

- Пан Хмельницкий послал меня в Чигирин с некоторыми поручениями, при чем велел 
заехать и к пану воеводе. Ему известно, что пан в хороших отношениях с 
московскими соседями, поэтому он просит пана обратиться к знакомым воеводам и 
расположить их к казацкому дело.

- Вот чего захотел пан Хмельницкий, - проговорил Кисель. - Он желает союза с 
Москвой? А если московские люди не захотят иметь с ним дело и дадут помощь 
панам?

- Пан Богдан надеется на влияние пана воеводы, - отвечал Выговский.

Кисель задумался; казалось он что-то соображал.

- И пан Иван говорит, что у Богдана много войска? - спросил он.

- У него несметное войско! - подтвердил Выговский. - Известный татарский 
богатырь Тугай-бей заключил с ним вечный союз, да и хана Крымского с минуты на 
минуту ожидают с его ордой.

- Не говорил ли я отцу Василию?!.. - воскликнул Кисель, обращаясь к священнику. 
- Я подумаю, пан Выговский, - ответил он посланному, - и тогда пришлю ответ 
пану Богдану. Это дело слишком серьезно, чтобы решить его поспешно. Оно тем 
более серьезно для меня, так как я сразу могу встать в дурные отношения с 
благородным шляхетством, а как православному, мне уже и без того не оказывают 
большого доверия.

Пан Выговский стал откланиваться.

- Желаю пану всего хорошего на его новом поприще, - с некоторым оттенком иронии 
сказал Кисель, провожая гостя.

В тот же вечер пан воевода написал два письма: одно к воеводе Севскому, другое 
в Москву, к одному из бояр. Воеводу он просил подать помощь против мятежного 
казака, не допустить его при содействии татар разгромить Украину и Польшу, а 
также просил передать об этом воеводе Хотмышскому. В Москву он сообщил узнанные 
им новости и благодарил московских бояр за готовность подать помощь против 
мятежника. Затем он велел просить к себе монаха Петрония Ляшко и имел с ним 
долгое совещание. Он сообщил ему все новости, услышанные от Выговского, и 
прибавил:

- Как ты полагаешь, Петроний, что мне теперь делать?

- Полагаю, не следует показывать и вида, что пан воевода не одобряет действий 
Хмельницкого. Надо отвести ему глаза, постараться подействовать на него своим 
красноречием, упирая особенно на то, что и пан воевода также предан 
православной вере, умолять его послать депутацию на сейм и обещать ему свое 
содействие для примирения с панами...

- Я и сам так думал, - отвечал пан воевода, - и, конечно, мог бы как-нибудь 
примирить Хмельницкого с сеймом... Я знаю, что этот казак не прочь дружить с 
панами, но меня смущает одно: дружба его с татарами... Разве убедить его 
отослать орду, по крайней мере, на время переговоров?

- О, пан воевода, конечно, сумеет ему написать самое убедительное послание! - 
не без лести проговорил поверенный пана.

- А ты, отец Петроний, будешь моим посланным, только, смотри, не проговорись о 
чем-нибудь, чего ему знать не следует... Пусть он вполне доверяет нам и 
надеется на нашу дружбу.

На следующее утро Петроний Ляшко собрался в путь и распростился со своими 
домашними.

- Отец Петроний, - застенчиво проговорила Катря, - провожая его за ворота, где 
ожидал его конь. - Когда ты будешь в казацком таборе, отыщи там запорожца 
Ивашка Довгуна, передай ему от меня поклон и скажи, что я здорова и что мне 
здесь очень хорошо живется.

- А письмеца не будет? - лукаво спросил отец Петроний.