хлопам, все равно двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Последние слова Кречовского, видимо, неприятно подействовали на Хмельницкого, 
он наморщил лоб и вперил в пана не то неприязненный, не то насмешливый взор.

- Да, - сказал он как-то загадочно, - хлопы честнее панов и службу твою оценить 
сумеют.

Затем он сразу переменил разговор и беспечно проговорил:

- В день Николая Чудотворца, 6-го декабря, милости прошу пана до моего двора.

- Что так? - спросил Кречовский. - Пир затеваешь?

- Пир не пир, а маленькую вечеринку. Где нам, бедным казакам, пиры затевать.

- И Чаплинский у тебя будет? - спросил Кречовский с видимым любопытством.

- Обещал, отчего ему не быть? - небрежно проговорил Богдан.

- Вот еще что, пан Богдан, - проговорил Кречовский, как-бы вспомнив что-то. - 
Берегись ты своего джуры Дачевского. Я его несколько раз видел у Чаплинского, 
не за добром он туда ходит.

- У Чаплинского? - с удивлением спросил Богдан. - Ты думаешь, что он шпионит за 
мной?

- Не думаю, а почти уверен в этом, - отвечал Кречовский.

Богдан, видимо, что-то соображал.

- Да, да! - в раздумье говорил он, - это очень возможно. Спасибо тебе, друже! 
Это я приму к сведению.

Поговорив еще о том, о сем, Хмельницкий встал и при прощании заметил хозяину:

- А слышал ты, что татарский загон появился?

- Нет, ничего не слыхал, - ответил Кречовский.

- Мне на днях казак сказывал. Надвигаются, говорят, через Дикие поля. Надо бы 
разузнать.

- Ну, брат, как бы тебя не послали, - проговорил Кречовский. - Наш пан староста 
тоже начинает на тебя зубы точить. Недавно вспоминал на пиру, как ты тогда его 
отцу про крепость ответил.

- Это про Кодак-то? - заметил Хмельницкий. - Что ж и теперь повторю: "Что руки 
человеческие созидают, то руками и разрушается". И разрушим, Бог даст, и 
разрушим! - гордо проговорил Хмельницкий.

- Бог даст, разрушим! - повторил Кречовский, - но и осторожность не мешает.

- Так, что же про меня говорил пан староста? - переспросил Богдан.

- Он рассказывал, как его отец уже на смертном одре жалел, что оставил твою 
буйную голову у тебя на плечах.

- Ну, так то отец, а с сыном я, кажется, лажу.

- Много тут портит Чаплинский. Сколько раз мне случалось слышать, как он тебя 
расписывает перед старостой.

- Бог с ним! - небрежно проговорил Богдан, - еще наше не ушло. Он мне простить 
не может, что я женюсь на Марине. Бог с ним, - повторил он, - я ему зла не 
желаю. А все-таки спасибо, друже, за твои советы, остерегаться буду.

Расставшись с Богданом, Иван Довгун подъехал к шинку, отдал своего коня 
мальчишке жиду, сыну корчмаря, и вошел в низенькую горницу, битком набитую 
мелким людом. Он сел к одному из столов и стал прислушиваться к разговорам. 
Сидевшие в корчме были уже навеселе, языки развязались и никто не стеснялся 
высказывать то, что у него было на душе. Старый слепой кобзарь заунывно пел 
что-то, сидя в углу, но его никто не слушал.

- Нет, вы послушайте, добрые люди, - говорил в одном углу высокий худой хлопец 
резким крикливым. - Разве это так можно жить? И пашню у тебя возьмут на корне, 
и покос у тебя оттянут, и последнюю скотинку из дому выведут, да и тебя самого, 
в угоду пана, угонят. Нарядят в дурацкую, шутовскую одежду и ступай за паном по 
белу свету мыкаться. А тут жена с ребятишками голодает, да и из них жид 
последнее повытянет, того гляди на улицу выгонит, последний хуторишко и тот