- Я! - задыхаясь выговорила Барабашиха. - Я? Да я и к самому пану 
Конецпольскому не езжу, сколько ни зовут.

- Жаль, - продолжал Богдан все в том же тоне, - тогда уж, если милость ваша 
будет, отпустите ко мне кума. Мы с ним по родственному повеселимся.

- Не бывать этому, не бывать! - забывшись, крикнула пани, но сейчас же стихла и 
холодно проговорила:

- Впрочем, это его дело, а мое бабье дело гостя принять, постель приготовить. 
Ваша постель готова, пан. Не угодно ли пожаловать.

Спровадив гостя она накинулась на мужа:

- И что тебе за охота знаться с этим казаком? Ты послушай, что про него 
говорят-то, доведет он тебя до беды.

- Не шуми, пани! - кротко успокаивал ее Барабаш. - Кум Богдан хороший человек, 
славный воин, веселый товарищ.

- Задаст он тебе веселья, дожидайся! Слыхала я от хлопов, что он вольницу мутит,
 всем исподтишка о королевской грамоте рассказывает. Ой, подведет он тебя, 
старина! Болтаться тебе вместе с ним на виселице!

- Молчи, жена! - грозно крикнул Барабаш, - ничего ты в этих делах не смыслишь!

- Я не смыслю! - обиделась пани. Да если б я то ничего не смыслила, то куда бы 
ты без меня и делся! Давай мне скорее королевскую грамоту.

Барабаш вынул сложенный лист из-за пазухи и передал жене.

- Спрячь, спрячь! Оно, пожалуй, и лучше будет, - покорно проговорил он.

На другое утро Хмельницкий распрощался с кумом и его женою и отправился к 
другому своему знакомому, переяславскому полковнику Кречовскому.

Пан Кречовский, еще не старый человек, принял Богдана чрезвычайно ласково.

- Спасибо, пан Богдан, что навестил. Я уже собирался было посылать за тобою, - 
сказал он, вводя Хмельницкого в роскошно убранную комнату: стены скрывались под 
шелком и бархатом, в поставцах стояло множество золотой и серебряной посуды, на 
полу лежали мягкие ковры, по углам и стенам красовалось дорогое оружие. Пан 
Кречовский изо всех сил тянулся за богатою шляхтою, и в его гордом шляхетском 
сердце таился непочатый угол честолюбия. Он метил очень высоко и постоянно 
чувствовал себя обиженным, так как мечты его не осуществлялись и наполовину. В 
Хмельницком он чуял силу и рассчитывал, хотя этим путем, хотя дружбою с 
казацкою вольницею добиться высокого положения.

- А что нового? - спросил Хмельницкий, усаживаясь вместе с хозяином за 
роскошную закуску, поданную одним из хлопов в нарядном кафтане яркого цвета.

Пан сделал знак и слуга удалился.

- Видишь ли что, друже, - понизив голос, стал говорить пан Кречовский, - коли 
хочешь дело делать, начинай, а то как бы не было поздно. Больно на тебя точит 
зубы подстароста чигиринский, не попадись в его лапы.

- Знаю, брат, знаю! Да только сделать-то ничего не могу. Надо мне королевскую 
грамоту в руках иметь.

- Зачем тебе грамота? - спросил Кречовский, - тебе казаки и так доверяют.

- Доверяют, это так, - отвечал Богдан, - но одних казаков недостаточно, надо и 
хана поднять на ноги, а с этими татарами без доказательства ничего не сделаешь.

- Ну, так торопись и доставай грамоту. На днях я слышал, как Чаплинский 
хвалился упечь тебя туда, где ты и света не увидишь. Ведь, ты знаешь, - 
прибавил он еще тише, - никто не чует, что я тебе друг, при них я тебя еще 
больше их браню. Все несчастия скликаю вместе с ними на твою голову, - прибавил 
он, смеясь.

- Спасибо, пан, спасибо! - проговорил Хмельницкий, пожимая ему руку, - зато и я 
надеюсь на тебя, как на каменную стену. Если же удадутся все наши замыслы, - 
прибавил он, - так вот тебе рука и крепкое казацкое слово, мы все разделим 
по-братски, пополам.

В глазах Кречовского блеснул огонек.

- Обошли меня паны... - проговорил он. - Как я им служил, из кожи лез, ничего 
не добился. Ну, и полно же теперь, больше они от меня службы не увидят. Послужу