Они подъезжали к Чигирину. Вдали замелькали огоньки в окнах маленьких домиков. 
Послышался лай собак. Всадники пришпорили коней и через несколько минут въехали 
в узкие улицы города. На рыночной площади, несмотря на позднее время, было 
много народу: и гуртовщики со скотом, и крестьяне в белых свитах, и мещане; все 
они толпились около шинка, гудели спорили, считали барыши, вырученные за день, 
и тут же пропивали их у жида-шинкаря, самодовольно потряхивавшего козлиною 
бородкою.

Довгун распростился с Богданом и вмешался в толпу, а Хмельницкий поехал далее в 
Черкасы, к знакомому полковнику Барабашу.

2. ПРИГЛАШЕНИЯ. ВЕЧЕРНИЦА

Як у землi кралевськiй да добра не було.

Як жиды рандари

Всi шляхи козацки зарандовали...

Подъехав к дому полковника, Хмельницкий бросил повода подбежавшему конюху и 
медленною важною походкою взошел на высокое крыльцо. Полковница Барабашиха сама 
отворила ему дверь и с низким поклоном приняла дорогого гостя. Лицо ее, однако, 
далеко не выражало приветствия, а в голосе, когда на вопрос Хмельницкого: "Дома 
ли кум?" - она отвечала: "Дома, милости прошу!" - звучала спесь пополам со 
злобою.

Они вошли через узкие низкие сени в просторную большую комнату. В печи пылали 
дрова и ярко освещали незатейливое убранство комнаты: несколько лавок, дубовый 
стол, оружие на стенах, в углу на полках посуду, на полу несколько звериных 
шкур.

Поговаривали, что у пана Барабаша денег много, но жил он скупенько, жался во 
всем, в чем мог, лишней прислуги не держал, пиров не задавал. К тому же он был 
уже стар и частенько вздыхал, что полковничья булава ему не под силу.

Барабаш сидел на лавке у печки и, по-видимому, до прихода Хмельницкого сладко 
дремал. Его немного тучная, но благообразная фигура с длинными седыми усами 
дышала добродушием и приветливостью.

- Здорово будь, кум Богдан! - весело проговорил он, усаживая подле себя гостя, 
и в ту же минуту с некоторым беспокойством взглянул на пани Барабашиху. Она 
величественно стояла посреди горницы, сложив руки на груди.

- Эй, пани! - обратился он к ней самым ласковым голосом, - нам бы с кумом-то 
горилки да медку, да бражки. С дороги кум, верно, озяб.

- Озяб, ох, озяб, кум Барабаш! - лукаво проговорил Хмельницкий, с усмешкою 
посматривая на пани. - А у ясновельможной пани горилка чудо как хороша. Да уж 
если милость ваша будет, то приютите меня и на ночлег, - все так же лукаво 
посматривая на обоих, прибавил он.

Барабаш как будто немного смутился, а пани даже застыла от удивления. Такой 
дерзости она не ожидала от "этого казака", как она за спиной его называла. Но 
делать было нечего. Там, где дело касалось горилки и угощения, Барабаш умел 
настоять на своем, а отказать в ночлеге не позволяло гостеприимство.

Пани плавно заходила по комнате, сердито шурша шелковою плахтою, то и дело 
поправляя выбивавшиеся из-под бархатного кораблика полуседые кудри. Она 
приподняла брови, сжала губы, но зато глаза метали молнии, и пан Барабаш 
невольно ежился за чаркою, стараясь не смотреть на сердитую хозяйку.

- Я к вам, кум, с покорнейшею просьбою, - начал Богдан. - Через четыре дня 
Николин день, затеваю пир, так уж не откажите пожаловать.

Пани строго посмотрела на пана, но он старательно рассматривал дно своей чарки 
и отвечал вполголоса:

- Приду, приду! У тебя, кум, веселые вечеринки.

Барабашиха не выдержала.

- И что вам взнудилось моего пана тащить? - проговорила она Хмельницкому. - Мой 
пан вам не пара, он стар и горилки пить совсем не может, все хворает.

Богдан усмехнулся и закусил ус.

- Ясновельможная пани, - отвечал он, - я за честь почту, если и вы удостоите 
меня своим посещением.