|
оправдания и представил несколько свидетелей, в том числе, конечно, и
Дачевского, теперь явно перешедшего на сторону подстаросты. Выслушав обвинение
он возразил:
- Я и зять мой Комаровский приказали, действительно, мальчишку высечь, потому
что он говорил возмутительные угрозы; но что мальчик умер от побоев, это
клевета и ложь, представленные мною свидетели опровергнут это обвинение.
Свидетели показали, что мальчишку высекли в меру, а умер он неизвестно от чего.
Сенат признал Чаплинского по суду оправданным.
Третий пункт обвинения - похищение невесты, суд даже не стал рассматривать.
- Невеста ваша добровольно вышла за другого, - ответили Хмельницкому, - и вам
не остается ничего иного, как тоже искать себе другую.
Хмельницкий вышел с сейма опечаленный, растерянный, у него оставалась одна
шаткая надежда на всегдашнего его покровителя, короля Владислава.
- Что же вы думаете теперь предпринять? - спросил его знакомый шляхтич,
участвовавший на сейме.
- Пойду просить защиты у короля, - отвечал Хмельницкий.
- Навряд ли король может оказать вам защиту, - насмешливо отвечал шляхтич, -
ему самому на этом сейме не повезло. Он поддерживал просьбу казаков на
освобождение Украины от постоя, и эту просьбу сейм отвергнул. Мало того, сейм
еще увеличил поборы в пользу войска. Всякий старался на сейме сказать королю
что-нибудь неприятное. Епископ Гнешов резко обвинял его в пристрастии к
иноземцам и в неприязни к дворянству. Король так огорчился, что тут же в
собрании заплакал, встал и ушел, не дождавшись конца сейма.
Хмельницкий распрощался со шляхтичем и, мучимый невеселыми думами, отправился в
королевский дворец. Он сознавал, что от панов ему ждать нечего, знал и бессилие
короля, мало рассчитывал на его поддержку, шел к нему только для очистки
совести. Он слишком живо чувствовал на самом себе притеснения и угнетения,
господствовавшие на Украине. Без приюта, выгнанный из родного угла, стоившего
ему столиких забот и трудов, оттолкнутый старостой Конецпольским, которому он и
отец его всю жизнь служили, - теперь более, чем когда-нибудь, он способен был
сочувствовать народному движению. На сейме он наглядно ознакомился с порядком
судопроизводства, увидел, как легко подкупить депутатов даже не деньгами, а
только красноречием, умением поставить ловко вопрос, и здравый смысл
подсказывал ему, что при таких порядках справедливое решение дела не всегда
возможно. Он чувствовал в себе достаточно и сил, и энергии, чтобы стать во
главе этого притесненного, угнетенного народа, и все-таки что-то тянуло его к
панам, все-таки, идя к королю, он колебался, он желал, чтобы король заступился
за него, принял его под свое покровительство и дал ему возможность добиться
своих прав. Если бы король хоть слово сказал ему в утешение, если б подал ему
какую-нибудь помощь, он, может быть, остался бы тем же зажиточным паном
Зиновием, владельцем хутора Суботова.
В богатой приемной королевского дворца Хмельницкого встретил канцлер
Оссолинский. Это был высокий уже не молодой человек с холодными, даже суровыми
чертами лица, не утратившим его красоты. В его голубых глазах светился ум;
изящные манеры, полные достоинства, обнаруживали светского человека.
- Пан Хмельницкий желает видеть его величество? - осведомился канцлер. - Могу я
знать, по личному или общественному делу?
- На этот раз по личному, пан государственный канцлер, - отвечал Хмельницкий.
- В таком случае не смею предлагать пану советов, - осторожно проговорил
канцлер. - В личных делах я не считаю себя в праве быть посредником, хотя и
слышал кое-что о постигших пана Зиновия несчастьях. Могу только заметить, что
сегодня его величество мене чем когда-либо способен выслушать пана. Лучше бы
отложить аудиенцию до другого раза.
- Я не могу долго ждать, - проговорил Богдан, - так как тороплюсь уехать из
Варшавы.
- Как угодно пану Хмельницкому; я доложу его величеству. Но сперва еще один
вопрос.
Оссолинский понизил голос.
- Каковы дела на Украине? Уверен ли пан Хмельницкий, что если бы королю
понадобилась помощь казаков, то он мог бы поднять людей?
Богдан колебался с ответом.
|
|