Вдруг послышались шаги на лестнице, дверь отворилась, на пороге показались 
Чаплинский и Хотинский. Подстароста вошел смело и самоуверенно, высоко подняв 
свою надутую голову, заложив руки за пояс. В эту минуту он показался Марине еще 
некрасивее, еще ненавистнее, чем всегда, но она ловко сумела скрыть свои 
чувства и встала к нему навстречу. С некоторой сдержанной холодностью отвесила 
она ему поклон.

- Я пленница пана Чаплинского, - сказала она, но думаю, что благородство пана 
не даст мне этого почувствовать.

- Это будет вполне зависеть от пани Марины, ей стоит только согласиться стать 
моей женой, и я сам буду ее рабом.

- Прошу у пана позволения об этом подумать, - уклончиво ответила Марина.

- Слушаю, пани! - вежливо кланяясь, с тонкой усмешкой проговорил подстароста. - 
Я дам пани два дня сроку, а на третий день буду ждать ее решительного ответа. 
Теперь же пани Марина не откажет быть гостеприимной хозяйкой; я с зятем и наши 
люди заморились и проголодались. Прикажи подать нам ужинать и накорми людей.

Они сошли вниз. Марина пошла распорядиться по хозяйству, а Чаплинский заговорил 
о чем-то вполголоса со своим зятем.

В эту минуту на дворе послышался шум и на пороге показалось несколько хлопов. 
Они держали за руки десятилетнего мальчика, сына Богдана. Лицо ребенка было 
страшно бледно, глаза горели, губы запеклись; в руке он сжимал саблю, поднятую 
на дворе. При входе в комнату он вырвался из рук хлопов, подскочил к 
Чаплинскому, намереваясь его ударить саблей; но Комаровский схватил его за руку 
и крепко стиснул ее.

- Это еще что за хлопец? - воскликнул Чаплинский.

- Я не хлопец! - гордо возразил ребенок. - Я сын вольного казака, а ты обманщик 
и трус, дождался, когда отец уехал из дому... боялся с ним встретиться. Если ты 
не трус, выходи на поединок со мной, мне Бог поможет тебя убить!

Чаплинский задрожал от злости.

- Вот я тебе дам поединок! Гей, кто там, хлопы!

Несколько слуг вскочили в комнату.

- Отнести его на конюшню да отпороть хорошенько! - проговорил пан подстароста.

Мальчика схватили и под наблюдением Комаровского потащили на конюшню. Он не 
кричал под розгами. Били его долго, нещадно. Остановились только тогда, когда 
мальчик совсем замер. Его отнесли в одну из нижних комнат дома и там положили 
на солому.

В это время у ограды, в углу копошился маленький татарченок около бездыханного 
человека. Сарай, где хранилась сбруя, открытою дверью закрывал их от взоров 
стражи. Татарченок каким-то лоскутом обвязал рану, присыпав ее предварительно 
порохом, затем старался привести казака в чувство, расстегнув его казакин и 
рубашку, растирал ему грудь и виски снегом, протиснув ему немного снегу в рот; 
но все это не помогало, казак не приходил в себя. Тогда татарченок бережно 
положил перевязанную голову на землю, подложил под нее край суконного казакина 
и, обежав кругом сарая, осторожно, как кошка, пробрался на кухню. Тут он, как 
ни в чем не бывало, потолкался между прислугой, высмотрел флягу с горилкой, 
лежавшую в углу на столе, беспечно подошел и, улучшив минуту, сунул ее к себе 
за пазуху. Затем также незаметно юркнул за сарай и, к великой своей радости, 
увидел, что казак пришел в себя.

- Где я? - спросил Ивашко, озираясь и приподнимаясь на локте.

- Тише, тише, урус! - шептал мальчик. - Кругом все чужие люди! Иваш все 
припомнил.

- Наши перебиты? - спросил он.

- Много, ух, как много! - прошептал мальчик и, показывая на двор, где чернелись 
трупы, прибавил: - Вот они!

Иваш посмотрел и вздохнул.

- А пани? - спросил он, помолчав.

- Угощает того сердитого с усами.

Мальчик шепотом рассказал, что он заметил, как упал казак, и тотчас же во время 
суматохи оттащил его сюда за сарай. За сараем стражи не было, и если казак