- Король, как король, а вы, королевята, много наделали, и ты Кисель, кость от 
костей наших, отщепился от нас и пристаешь к ляхам.

- Молчи! - крикнул Хмельницкий. - Что ты суешься не в свое дело!

Джеджалык грозно махнул булавой и скрылся в толпе.

Произошло некоторое смятение. Смущенный Кисель потерял нить своего красноречия, 
поскорее вручил булаву и грамоту гетману. Тот с поклоном принял королевский 
дар; но хитрая усмешка не сходила у него с лица. Молодой хорунжий поднес 
гетману красное знамя с изображением белого орла с крупной надписью: Johannes 
Casimirus rex.

Хмельницкий принял знамя с поклоном и велел читать королевскую грамоту. Но 
вдруг толпа зашумела и послышались голоса:

- Не нужно нам ляхов! Зачем нам эти панские игрушки! Знаем мы их: они опять 
хотят нас в неволю заполонить!

Из толпы снова вынырнул Джеджалык, он смело выступил вперед и, потрясая булавой,
 дерзко проговорил:

- Обманут нас, опять наденут на нас панское ярмо, знаем мы их сладкие речи, не 
словами, а саблями надо с ними расправляться! Владейте вы своей Польшей, а 
Украину оставьте нам, казакам!

Хмельницкий с притворной досадой посмотрел на полковника и крикнул:

- Опять ты сунулся некстати! Я только что собрался отвечать панам, а ты и выбил 
у меня ответ из головы!

Джеджалык скрылся в толпе, откуда послышался громкий смех.

Хмельницкий обратился тогда к панам и проговорил:

- Что сталось, то сталось! Видно такой злой час приключился! Пожалуйте-ка лучше 
ко мне откушать, а за обедом пан Кисель доскажет свою прерванную речь.

Но пану Киселю не повезло на этот раз с его красноречием. Как он не старался 
превозносить милости короля, как ни увещевал он гетмана, что он должен быть 
благодарен королю за дарованное прощение, на этот раз упрямый казак оказался 
особенно нечувствительным и, по-видимому, нисколько не тронулся оказанными ему 
милостями.

- Я еще не получил полного удовлетворения, - говорил он, - враги мои непременно 
должны быть наказаны. Пусть король выдаст мне Чаплинского, пусть накажет 
Вишневецкого за смуту и кровопролитие. Пока этого не будет, ничего не выйдет из 
всех ваших переговоров. Либо мне со всем Запорожским войском, либо всей земле 
Ляшской, всем сенаторам, дукам, королькам и шляхте сгинуть. Вы тут переговоры 
ведете, а христианская кровь льется. Радзивилл сажает русских на кол и я уже 
пообещал, что отплачу ему тем же, у меня больше четырехсот пленников...

- Вельможный гетман, - заметил на это ксендз Лентовский, - быть может до пана 
дошли неверные слухи...

- Молчи, поп! - крикнул на него чигиринский полковник Вешняк и замахнулся 
булавой. - Твое ли дело учить нас!

Сидевшие подле казаки удержали разгорячившегося полковника, и он в гневе вышел 
из комнаты, ворча про себя. Все зашумели, каждый говорил что-нибудь 
оскорбительное послам, а Хмельницкий горячился и отвечал колкостями на 
красноречивые комплименты Киселя. Женщины встали и ушли поскорее из комнаты, 
Катря едва успокоила пани Кисель. Старушка разрыдалась и призывала всех в 
свидетели, что никого не может быть хуже казаков.

- И что за охота пану Адаму говорить с этими неучами, никакого толка из его 
посольства не будет, только одни оскорбления...

Чтобы успокоить женщин, Ивашко тихонько нагнулся к Киселю и посоветовал ему 
поскорее убраться домой.

- Пан воевода видит, что гетман и казаки пили много горилки; теперь недолго и 
до драки... Пусть пан едет до дому по добру, по здорову.

Пан Адам собрался с духом, поднялся со своего места и стал вежливо 
откланиваться.

- Прошу пана гетмана на завтра к обеду, - прибавил он, - со всеми полковниками.

- Хорошо, - отвечал Хмельницкий, - если только не забуду, приду.