начале января 1940 года Борман доложил об этом Гитлеру, и тот, немедленно 
вызвав в Бергхоф уполномоченного от НСДАП по делам печати Макса Аманна, объявил,
 что отныне в Германии признанным является только «естественное» — то есть 
готическое — письмо. 
      Борман, конечно, обязан был присутствовать на ежегодном праздновании 
очередной годовщины мюнхенского путча. Поздней ночью 7 ноября 1939 года в 
Берлине он сел в поезд Гитлера. Еще за несколько дней до того не было ясно, где 
именно пройдут главные торжества. Вопреки совету генералов, фюрер задумал 
начать наступление на западном фронте в ближайшие дни. В Мюнхене Борман 
сопровождал Гитлера при посещении госпиталя. В госпитале находилась Юнита 
Митфорд, которая пришла в отчаяние после вступления ее страны в войну и 
попыталась покончить с собой выстрелом из пистолета. Фюрер распорядился 
препоручить ее заботам лучших хирургов города. 
      Ровно в 8 часов вечера Борман присоединился к компании представителей 
высшего эшелона власти и занял свое место в погребке «Бюргербрау». Примерно 
через час Гитлер завершил свое выступление резким «Зиг хайль!». Заявив, что 
торопится на скорый поезд «Мюнхен — Берлин», отправлявшийся в 9.30, он вышел из 
пивной и сел в свою машину. Поезд еще не тронулся, когда (в 9.20) в 
«Бюргербрау» взорвалась бомба, установленная за панелью, находившейся за [247] 
спиной выступавшего. В Нюрнберге Гитлера и Бормана настигло сообщение о том, 
что через восемь минут после их отъезда «Бюргербау» был уничтожен взрывом. 
Пострадавшие: восемь человек погибли и шестьдесят ранены. Всего за несколько 
дней до этого происшествия личный водитель фюрера Кемпка принял тяжелый 
бронированный «мерседес», но хозяин не захотел даже взглянуть на машину. Теперь 
же Гитлер прямо с вокзала отправился осматривать автомобиль, нашел его 
превосходным и объявил, что отныне будет пользоваться только этой машиной. «Как 
знать, — сказал он Борману, — не взбредет ли на ум какому-нибудь идиоту бросить 
бомбу в мой автомобиль?» 
      Каждый раз, когда гауляйтеров приглашали к фюреру, для Мартина Бормана 
наступал час триумфа. Он встречал их дружелюбно или подчеркнуто строго — в 
зависимости от ситуации. Размещая гостей по апартаментам, Борман заодно сообщал 
им программу совещания. Затем, собрав всех вместе, он обращался к ним с 
короткими приветственными фразами и объявлял очередность ораторов, а в конце 
закрывал конференцию тройным «Зиг хайль!». Четыре десятка партийных боссов 
составляли его личную армию — армию капризную, но в целом послушную воле своего 
начальника. Хотя Мартин многого достиг, пробиваясь к вершинам власти, 
гауляйтеры никогда не были такими покорными, как ему хотелось. Фюрер много раз 
повторял, что главная обязанность рейхсляйтера НСДАП — держать под контролем 
местных правителей. Однако Бормана не так-то просто было провести. Он понял: на 
самом деле Гитлера не интересовало, добьется ли его верный паладин этой цели. 
Диктатору хотелось убедиться, что гауляйтеры беспрекословно [248] подчиняются 
одному лишь фюреру партии. 
      Борман старался копировать тактику своего хозяина, но добивался успеха 
только эпизодически. В одних случаях ему удавалось примитивной лобовой атакой 
заставить капитулировать наиболее мягкотелых интеллигентов «старой гвардии», в 
других — превзойти в хитрости интриг самых недалеких упрямцев. Когда к 
гауляйтерам обращался Гитлер, все они неизменно попадали под влияние его чар — 
вплоть до последних месяцев существования режима! Борман же не обладал личным 
магнетизмом, и гауляйтеры, пользуясь дарованной фюрером независимостью{36}, 
следовали указаниям шефа партийной канцелярии лишь в тех случаях, когда это 
было им выгодно. Например, гауляйтер Аугсбурга Валь открыто бахвалился, что 
бросает депеши Бормана в камин, не читая. 
      Особенно трудно приходилось Борману в первые годы. Вольнолюбие 
гауляйтеров носило корпоративный характер: любой неосторожный шаг рейхсляйтера 
НСДАП приводил к тому, что они единым фронтом вступались за «обиженного» 
коллегу. Гитлер же предпочитал не вмешиваться в эти конфликты, оставаясь на 
недосягаемой высоте. Кроме того, многие гауляйтеры являлись также и 
губернаторами, а после начала войны стали еще и комиссарами обороны своих 
округов, что серьезно затрудняло действия шефа партийной канцелярии, не 
имевшего заметного влияния в правительственной и военной сферах. 
      Дальновидный администратор, Борман старался не ущемлять властные 
полномочия провинциальных лидеров. Напротив, он стремился укрепить позиции 
гауляйтеров, рассчитывая, что в будущем все-таки [249] одолеет оппонентов и 
тогда их власть автоматически станет его властью. Но в полной мере его планы 
так и не осуществились. 
      Чтобы добиться от стада послушания, наряду с пряником Борман использовал 
и кнут. Он ввел должность штабсляйтера (начальника штаба) округа, который 
осуществлял функции надзора и которому все местные партийные органы подчинялись 
так же, как гауляйтеру и его заместителю. Борман понимал, что эти «ищейки» не 
приобретут популярности внутри партии и смогут рассчитывать только на его 
поддержку, — значит, будут верны лично ему. Эффективным средством воздействия 
стали поощрительные назначения, как из рога изобилия посыпавшиеся с началом 
войны. Все понимали, сколь жирные ломти могли заполучить те гауляйтеры и 
заместители гауляйтеров, которые хорошо ладили с шефом партийной канцелярии. 
      В 1939 году Борман и его помощники разработали принципы стратегии, 
названной ими «перетасовкой» гауляйтеров. Цель состояла в том, чтобы 
посредством должностных перестановок убрать неугодных и поощрить «своих». 
Мартин пользовался своим изобретением поистине виртуозно. Так, наиболее 
непримиримых противников — гауляйтеров Йозефа Вагнера и Бернхарда Руста — 
Борман сначала перевел на привлекательные должности на захваченных территориях,