мюзик-холлов.
      * * * 
      Борману стоило немалых трудов держать в узде людей Россбаха, 
разместившихся в окрестностях Пархима. По признанию командира штутгартского 
отряда Вильгельма Кохлааса, «в ряды идейных борцов, стремившихся сделать 
что-нибудь полезное для отечества, [23] затесалось немало мошенников, аферистов 
и негодяев». Эти люди избивали и обворовывали друг друга; в их казармах нередко 
разыгрывались дикие сцены ревности и измен на почве гомосексуализма. 
      В феврале 1923 года в группу Россбаха в Герцберге с просьбой о зачислении 
обратился некто Кадов. Он представился школьным учителем, возглавлявшим 
молодежную группу партии свободы в Висмаре, и имел соответствующие рекомендации.
 Двадцатитрехлетний рекрут назвался бывшим лейтенантом и украсил форму никогда 
не принадлежавшими ему знаками отличия (впрочем, фрейкорповцы не имели 
обыкновения спрашивать у соратников документы, подтверждавшие право на ношение 
боевых наград). Однако вскоре он настроил против себя других членов отряда, 
поскольку занимал у них деньги, но долги не возвращал. Командир роты Георг 
Пфайфер доложил об этом Борману. Совет в составе хозяина поместья Бруно Фрике, 
Германа фон Трайенфельза и Бормана постановил изгнать Кадова. Тут случилось 
новое ЧП: перед уходом Кадов уговорил кассира поместья выдать ему аванс на всю 
группу в размере тридцать тысяч марок — сумма, равная шестичасовому заработку 
рабочего-металлурга, — и обещал разнести деньги товарищам, но исчез вместе с 
деньгами. 
      Когда инцидент с Кадовым приобрел криминальный оттенок, Борман настолько 
разъярился (ведь дело касалось денежных вопросов, которые находились в его 
ведении и в которых он не терпел нарушений и беспорядка), что попросил кассира 
организации партии свободы в Пархиме немедленно сообщить, когда Кадов появится 
в этих местах в следующий раз, чтобы получить с него долги. Названная причина 
служила лишь поводом, ибо сумма была ничтожно мала и уменьшалась с каждым днем 
вследствие инфляции. Как утверждал Борман впоследствии, у него сразу зародились 
серьезные подозрения, [24] что Кадов шпион и предатель. Впрочем, тем самым он 
лишь добавил последний штрих к умелой маскировке, призванной скрыть тонко 
рассчитанную фальсификацию. 
      Дело в том, что в разгар отчаянной политической борьбы крайне радикальные 
группировки националистов не гнушались убийствами. Бывая в штабе россбаховцев, 
Борман слышал о методах расправы с противниками и предателями и видел, каким 
почетом окружены те, кто осуществлял подобные акции. Объявив Кадова предателем 
и организовав убийство, он мог не только отомстить{5} за обман, но и повысить 
свой авторитет в движении. Следовало рассчитать все так, чтобы обвинение не 
вызвало сомнений и расправа была осуществлена чужими руками (Мартин предпочитал 
не заниматься «грязной работой» и оставаться «чистым» перед законом), а в 
движении стало бы известно о проявленном им умении разоблачать врагов и 
организовывать сложные операции.
      * * * 
      Послевоенная неразбериха обострила противостояние политических сил в 
Германии. В городах то и дело завязывались жестокие стычки; порой вспышки 
уличных боев охватывали целые области. 
      Борман слышал, что предатели обычно представали перед импровизированным 
судом в стиле так называемого «Feme»{6} (эта процедура была усовершенствована 
во времена преобразования фрейкорпов в «черный рейхсвер» и негласно 
практиковалась в регулярной [25] армии). Обуреваемый желанием отомстить за 
покушение на деньги, которые были для него святая святых, он вознамерился 
сфабриковать такой же процесс и против Кадова. 
      «Вот как это начиналось, — писал один из участников расправы над Кадовом 
двадцать лет спустя, незадолго до того, как его самого казнили поляки. — Суд 
«Feme» — это самосуд в духе традиций древних германцев. Каждого предателя ждала 
смерть. Многих предателей казнили именно таким образом». Автор этих строк — 
Рудольф Ганс Гесс, некогда учившийся на католического священника, а к моменту 
описываемых событий ставший сельским рабочим в имении Ногухоф близ Пархима и 
вступивший в россбаховский фрейкорп. 
      Борман раскинул в Пархиме западню, и Кадов угодил в нее. 31 марта 1923 
года он явился к функционеру партии свободы Тео фон Хаарцу, затем зашел к 
кассиру Масолле и попросил выдать деньги на поездку в Рур для борьбы против 
французской оккупационной армии. Наличных ему выдали немного, но в достаточной 
мере напоили шнапсом. Его уже качало, когда он покинул кабинет Масолле и, 
перейдя через улицу, зашел в гостиницу «Луизенхоф», в которой традиционно 
собирались местные землевладельцы и россбаховцы. Масолле направил к 
россбаховцам курьера с соответствующим известием. Он также попытался уведомить 
Бормана по телефону, но не смог дозвониться и поехал к нему на мотоцикле, 
который сломался по дороге. Тогда кассир взял напрокат велосипед, оставив в 
залог неисправный мотоцикл; он крутил педали оставшиеся пятнадцать километров и 
к вечеру добрался до Герцберга. 
      Обратный путь оказался гораздо проще и быстрее. Борман распорядился 
заложить охотничий конный экипаж и вызвал командира роты Георга Пфайфера и еще 
двух россбаховцев. К тому времени, когда экипаж [26] прибыл в город, бар был 
полон, а большинство посетителей уже изрядно «приняли на грудь». Масолле и 
приехавшие с ним боевики объявили выпивку за свой счет. Тем временем в бар 
потихоньку вошел толстяк в надвинутой на глаза шляпе и прошел в дальний угол, 
ненадолго задержавшись возле Кадова, который лежал на диване в пьяном 
беспамятстве. Сев спиной к принявшимся за угощение посетителям, он незаметно 
кивнул Пфайферу. Кадов даже не почувствовал, как россбаховцы, стараясь не