садиться за стол, объясняя свой уход некими совершенно неотложными делами. 
Однако в тех случаях, когда в числе приглашенных оказывались молодые красивые 
женщины, Борман неизменно оставался. Он не мог сравниться со своим хозяином в 
умении с сентиментальным венским шармом прикладываться к дамской ручке или 
перебрасываться пустыми цветистыми фразами, но компенсировал этот недостаток 
величайшей заботой о комфорте прелестной гостьи. 
      За обеденным столом фюрера за Борманом было закреплено постоянное место: 
рядом с Евой Браун, которую он обычно сопровождал к столу и которая сидела по 
левую руку от Гитлера. Место справа от фюрера по очереди занимали другие 
женщины из числа приглашенных. Не вызывало сомнений, что Ева Браун и Борман не 
испытывали друг к другу симпатий, однако они старались не проявлять неприязнь 
прилюдно. Она знала, что для нее политика навсегда останется запретной 
областью: однажды в ее присутствии Гитлер заявил, что истинно интеллигентный 
человек должен жениться на глупой женщине, которая не могла бы оказывать 
влияние на его решения. Ева Браун с легкостью смирилась с таким положением, ибо 
ее интересовали только кинофильмы, звезды кино и друзья, с которыми можно было 
приятно провести время, потанцевать или прогуляться на лыжах. Она по-своему 
любила Гитлера; в мае 1935 года Ева даже попыталась покончить с собой, приняв 
огромную дозу снотворного, когда посчитала себя брошенной, ибо Гитлер в те дни 
воздерживался от физической близости с ней. В своем дневнике она тогда писала: 
«Адольф просто использует меня». Поскольку сексуальная жизнь Гитлера носила 
особый характер, Еве Браун было свойственно скорее по-матерински терпеливое 
отношение к нему. Она оказалась достаточно холодна, чтобы преодолеть в себе 
нормальную [164] страсть. Рассудительное отношение партнерши привело к тому, 
что Гитлер не попал в зависимость от нее, как это произошло в случае с 
эмоциональной Гели Раубаль. Борману не приходилось опасаться влияния Евы Браун, 
и потому она оставалась единственной в ближайшем окружении фюрера, против кого 
он не затевал интриг. 
      Ева Браун не стремилась к роли первой леди, но очень хотела обладать 
вещами, на покупку которых у нее не было денег. Гитлеру нравилось дарить ей — 
милый жест — конверты с наличными, но, очевидно, он не удосужился 
поинтересоваться, во сколько обходились ее косметика и гардероб. Когда ему 
приходило на ум подарить Еве ювелирное украшение, он отправлялся в маленький 
магазинчик мюнхенского ветерана партии и покупал вещицу, которую всякий делец 
средней руки мог подарить своей супруге. Хранитель кошелька ее возлюбленного 
понимал молодую женщину гораздо лучше. Он вез ее к ювелиру и позволял выбирать 
украшения, не обращая внимания на цену. Если ей нужны были наличные, она всегда 
могла обратиться непосредственно к нему. Сначала Ева Браун относилась к Борману 
с пренебрежением, но затем ее поведение изменилось, ибо он всегда был с ней 
предупредителен и готов услужить. Когда же Мартина не было поблизости, она 
отпускала насмешки в его адрес, удивляясь, как подобострастие и неуклюжая 
услужливость уживались в нем с бесцеремонностью и грубостью, характерными для 
его обращения с собственными секретарями и помощниками. 
      Борман не старался участвовать в общей беседе за ленчем. Точнее, фюрер 
вещал в полной тишине, а перемолвиться вполголоса несколькими словами с соседом 
дозволялось лишь во время недолгих пауз оратора. Гитлер был вегетарианцем, но 
не требовал того же от гостей. Время от времени Борман тоже заказывал себе 
вегетарианские блюда, а затем рассказывал [165] всем, что получает от такой 
диеты мощный заряд энергии. Кстати, в собственной кладовой его ждали ветчина и 
сосиски домашнего приготовления, и он не упускал случая подкрепиться 
несколькими изрядными ломтиками мяса, едва выйдя из-за гитлеровского стола. 
Ежедневные прогулки в чайную не вызывали у Бормана восторга, но хозяин 
неизменно звал его с собой, и ему приходилось терпеливо ждать окончания 
ритуального чаепития с пирожными, во время которого Гитлер нередко погружался в 
дрему прямо в своем кресле. Затем в течение двух часов рейхсляйтер 
инспектировал строительство («Необходимо всех подгонять, подгонять и подгонять»,
 — записал он в дневнике), диктовал секретарям, вел деловые переговоры по 
телефону и выписывал чеки. В восемь часов вечера он вновь занимал свое место 
возле Евы Браун в обществе постоянных сотрапезников хозяина, стараясь не 
пропустить указаний фюрера, которые тот формулировал, расправляясь со 
сваренными вкрутую яйцами, картофелем и творогом. 
      Затем все рассаживались в просторном зале гостиной и смотрели фильмы. Во 
время сеанса Борман любил пристроиться в уголочке и подремать. Во-первых, это 
позволяло отчасти компенсировать постоянное недосыпание, а во-вторых, после 
просмотра от него не ждали критического анализа фильма или активного участия в 
традиционном обсуждении игры актеров, поскольку сие не входило в его 
обязанности. Но в последующие несколько часов высокие требования предъявлялись 
именно Борману. Фюрер мог позволить себе удовольствие произнести монолог или, 
похлопывая себя по бедрам, посмеяться по поводу досужих вымыслов и сплетен об 
отсутствовавших. Всегда оставаясь начеку, Борман неустанно делал пометки в 
дневнике. Порой, далеко за полночь, Гитлер мог поинтересоваться какой-либо 
информацией — например, розничной ценой на яйца в 1900 году. Борман [166] 
срочно направлял по телефону или телетайпу соответствующий запрос в свой штаб, 
поднимая с постели десять — двенадцать человек, которые стремглав бросались 
выполнять поручение рейхсляйтера. Всего час спустя он мог с гордостью 
продемонстрировать свое усердие, предоставив фюреру исчерпывающие сведения. 
Если на Шпеера, по его собственному признанию, однообразные будни Бергхофа, где 
царила атмосфера угодничества и ничегонеделания, действовали угнетающе, 
издергивали нервы и даже отрицательно влияли на его профессиональные 
способности, то для неутомимого бюрократа — то есть для вездесущего Бормана —