Дарре, с тревогой наблюдавший за укреплением альянса Борман — Гиммлер, 
предупредил казначея Ксавье Шварца об угрожающем потенциале Бормана, но тот 
высмеял его опасения. Возможно, главный финансист страны не поверил 
предупреждению, поскольку поддерживал с Борманом хорошие отношения. Однако Ганс 
Франк, рейхсляйтер партийного департамента юстиции и глава «Лиги защиты 
юстиции», объединившей судей, адвокатов, прокуроров и нотариусов, которым уже 
промыли мозги в духе национал-социализма, отмечал, что в 1935 году Шварц в 
доверительной беседе с ним откровенно заявил: «Борман — наиболее пагубный для 
движения интриган и ярый враг старых членов партии. Не удивлюсь, если последних 
поголовно истребят буквально в один день — а-ля Сталин». 
      Впрочем, следует иметь в виду, что Франка нельзя считать непредвзятым 
свидетелем: Борман допекал законоведа долгие годы и в конце концов полностью 
его скомпрометировал. Франк, высший юрист страны и советник Гитлера, некогда 
опрометчиво не обратил внимания на партийного клерка, тихо копавшегося [149] в 
каких-то незначительных внутрипартийных делах. Впоследствии он признал: «Борман 
ненавидел меня всем своим существом, и мне пришлось пройти через неописуемые 
испытания». 
      Весной 1935 года Борман прибрал к рукам любимый проект фюрера — 
Оберзальцберг. Гитлер мечтал возвести в баварских горах роскошную личную 
резиденцию, и для разработки и осуществления сногсшибательного проекта 
требовался энергичный и предприимчивый управляющий. Изначально имение Бергхоф 
состояло из прилегавшего к дому поля и маленькой рощицы. Борман сразу 
переоформил имение на свое имя (дабы образ фюрера, как бескорыстного «борца за 
идею», не подвергался сомнению) и прикупил к нему участок площадью десять 
квадратных километров, в основном поросший лесом, и около восьмидесяти гектаров 
сельскохозяйственных угодий. 
      С одной стороны, покупатель не скупился. С другой стороны, многие из 
прежних владельцев были рады сорвать хороший куш за свою собственность. Тех, 
кто отказывался продавать землю (например, не желая расставаться с родовым 
имением), Борман убеждал в том, что «народному» канцлеру для полноценного 
отдыха просто необходим именно этот мирный и тихий уголок. Наиболее упрямым 
грозили насильственным выселением, а соперничать с мощью набравшего большие 
обороты национал-социалистского движения люди не осмеливались и капитулировали. 

      Чтобы осуществить величественные планы, доставить наверх рабочих и 
технику, пришлось улучшить прежнюю дорогу из Берхтесгадена, круто взбиравшуюся 
в горы, и проложить новую через Оберау. Борман [150] быстро распрощался с 
архитектором Дельгадо, заявив, что тот способен произвести реконструкцию 
маленького здания почты в захолустном городке (именно такой заказ выполнил 
Дельгадо перед приглашением в Оберзальцберг), но не в силах справиться с 
работами большого масштаба. Его заменил профессор архитектуры из Мюнхена 
Родерик Фик. На огромной площади, расчищенной под строительство, вскоре 
трудились сотни, а затем и тысячи рабочих, для которых поставили просторные 
бараки. Своей резиденцией Борман избрал дом, из окон которого мог наблюдать за 
рабочими и следить, чтобы они не бездельничали. Он вникал во все аспекты 
строительства и, заслышав грохот отбойного молотка, неизменно шел выяснять 
причину шума. 
      Жители Берхтесгадена считали Бормана варваром: его безудержная 
строительная деятельность нарушила прекрасный горный ландшафт окрестностей. 
Впрочем, ответственность за содеянное лежала не только на нем. Его хозяин, 
лично оценивавший дизайн нелепых огромных строений и эскизы проектов, 
призванных изменить облик больших городов, в строительстве Оберзальцберга дал 
полную свободу действий человеку, лишенному всякого художественного чутья. 
Фюрер не сомневался в расторопности и исполнительности своего верного помощника.
 Борман же взвалил на себя всю работу потому, что обеспечивал финансирование 
проекта и мог контролировать ситуацию, находясь в Мюнхене. 
      Параллельно Борман занимался реализацией и других идей Гитлера. Так, 
посетив в 1935 году городской театр Аугсбурга и застав его в весьма плачевном 
состоянии, фюрер пообещал местному гауляйтеру Валю: «Мы отремонтируем здание, и 
театр станет лучше, чем прежде. Расходы я беру на себя». Расходы составили 
несколько миллионов марок, и Борман — как всегда, безропотно — их оплатил. 
[151]
      * * * 
      В конце ноября 1935 года Борман и Бух вылетели в Кенигсберг. Гауляйтер 
Восточной Пруссии Эрих Кох довел деспотизм и коррупцию до таких пределов, что 
верховный судья НСДАП не мог не возбудить расследование. Однако Гитлер не имел 
ничего против того, чтобы главы округов набивали свои карманы. Жестокость и 
энергичность Коха фюрер ценил выше «чистенькой» биографии и поручил Борману 
сдержать рвение тестя. В итоге дело против гауляйтера Восточной Пруссии вроде 
бы заглохло, а Борман и Кох даже стали друзьями. Однако Бух не бросил 
расследование, что, как вскоре выяснилось, серьезно повредило ему самому. 
      Позднее Борман писал Герде: «Если бы в 1935–1936 годах твой отец следовал 
моим советам, то уберег бы всех нас от многих неприятностей». Бух не сомневался 
в честности и справедливости фюрера и отказался поверить в то, что Гитлер нанес 
ему удар в спину. Обвинив Бормана во лжи, он вплотную занялся Кохом. 
      Гитлеру пришлось вызвать Буха к себе. Только фюрер принимал окончательное 
решение о ведении судебных расследований в отношении высших нацистских чинов; 
партийному арбитру было просто объявлено о прекращении процесса Коха. В знак 
протеста Бух в тот же день бросил все дела и на несколько недель отправился в 
поездку по Соединенным Штатам Америки, наивно полагая, что его незаменимость