году) семья переехала в Обервеймар, его фамилии не оказалось в списках 
регистрационной палаты: отчим сразу [51] определил его в закрытое учебное 
заведение. Семья могла позволить себе такие расходы: они принадлежали к 
верхушке среднего класса. Несмотря на немалые издержки, все дети получили 
приличное образование, а дочери управляющего банком Воллборна были приняты в 
светских буржуазных кругах. Одна из них впоследствии вышла замуж за врача, а 
другая стала женой директора бюро землепользования. 
      Мартину было почти десять лет, когда он пошел в четвертый класс. Это был 
последний шанс учащегося получить допуск к высшему образованию, поскольку на 
этой стадии начиналось изучение иностранного языка. И хотя Мартин несколько лет 
изучал второй язык, ни в одном его документе не упоминалось о знании 
иностранного языка. Когда он отправлялся в поездки за пределы Германии, что 
случалось редко и диктовалось необходимостью сопровождать Гитлера, с ним 
непременно ехал переводчик. Во всех многочисленных анкетах и опросных листах, 
которые Мартин Борман заполнил за годы пребывания в нацистской партии, в 
разделе, где следовало указать степень владения иностранным языком, он всегда 
ставил прочерк. 
      Влияние школы в становлении Мартина как молодого немца оказалось более 
заметным. В Германской империи преподаватели в гимназиях были ярыми 
националистами и считали французов развратниками, британцев — алчными 
лавочниками, а русских — пьяными дикарями. Поэтому спасением мира должен был 
стать германский путь. Популярный в те годы лозунг гласил: «Немецкий дух спасет 
мир». Повсюду в Германии, и особенно в Веймаре, считали, что немецкая культура 
превосходит все остальные. 
      Время, когда интеллектуалов и гениев приглашали в резиденцию великого 
герцога веймарского, осталось в прошлом, однако разрешалось цитировать Шиллера 
и — правда, с некоторыми купюрами — [52] Гете. Зато из Фридриха Ницше учителя 
наизусть декламировали целые отрывки, хотя и этого философа принимали не все 
представители националистического лагеря. И все-таки атмосфера в Веймаре 
значительно отличалась от той, которая царила в остальной Пруссии: искусство и 
науку ценили там выше артиллерии, а директор придворного театра даже поставил 
на сцене «Дикую утку» Ибсена. Этим директором оказался бывший армейский офицер 
Карл Бенно фон Ширах, отец Бальдура Шираха, с которым Борман впоследствии 
сталкивался в высших кругах нацистской партии. С другой стороны, кое в чем 
нацисты Веймара опередили Гитлера. Группа фанатичных поклонников Вагнера «во 
имя памяти великого маэстро» развернула отчаянную борьбу против еврейского 
влияния в музыке. Адольф Бартельз, профессор литературы, изгонял евреев из 
германской поэзии, объявив, что их развращающее влияние чуждо германской расе. 
      Подобные националистические настроения составляли ту атмосферу, в которой 
вырос Мартин. Социальный класс Альберта Воллборна верил, что живет в лучшем из 
всех возможных миров, где каждый, кто трудится, может добиться успеха. 
Противостоять предстояло прежде всего зависти и злой воле «красных», которые 
хотели раздать богатство беднякам, и соседних наций, не желавших уступить 
Германии место под солнцем. 
      Через одиннадцать дней после четырнадцатилетия Мартина сербский 
заговорщик застрелил наследника австрийского трона в Сараеве. 31 июля 1914 года 
офицер в сопровождении двух солдат, барабанщика и горниста перед веймарским 
замком зачитал объявление «о нависшей угрозе войны». Днем позже верховный 
командующий отдал приказ о мобилизации армии и флота. Немцы ликовали, и Мартин 
Борман в своей разноцветной школьной фуражке не преминул [53] присоединиться к 
торжествующим толпам, маршировавшим по улицам и распевавшим патриотические 
песни. Первые победы сопровождались экстренными выпусками газет, 
благодарственными службами в церквах и энергичными речами школьных учителей. 
Ученики старших классов гимназий боялись, что война закончится прежде, чем они 
получат дипломы и смогут записаться добровольцами в армию. Случилось так, что 
многие из них достаточно скоро встретили свою смерть на полях сражений. 
      Не обошлось и без традиционных неприятностей военного времени. Отчим 
Мартина рассказывал, что клиенты банка неистовствовали у окошечек, спеша 
забрать свои вклады. Мать жаловалась, что многие стремятся сделать запасы и 
стало трудно купить в лавке муку, сахар, рис и прочие продукты долгого хранения.
 Мартин негодовал по поводу того факта, что Альберт Воллборн не пошел в армию 
добровольцем, а остался на гражданской службе, и не сомневался, что Теодор 
Борман, будь он жив, немедленно вернулся бы в кирасиры. В конце сентября, когда 
отчим подсчитывал, какой доход обеспечит первый заем, отвращение Мартина по 
отношению к нему не знало границ. Он говорил, что Воллборн спекулирует на войне.
 
      Однако тогда Мартин еще нуждался в поддержке отчима — тем более что в 
школе его дела шли отнюдь не блестяще. По отзывам учителей, он был достаточно 
старательным учеником, но не мог уловить всех интеллектуальных тонкостей. 
Бальдур фон Ширах после двадцати лет знакомства с ним сказал: «Относительно 
уровня его образования можно сказать только одно — из учебы он не извлек 
никакого толка. Познания в истории едва дотягивают до уровня 
«Untersekundaner»{11}, не более. А в литературе, живописи и музыке — полный 
ноль». Конечно, в [54] столь нелестной характеристике очевидна надменность, с 
которой аристократы относились к выходцам из низов, и антипатия к тому, кто 
смог слишком высоко подняться в структуре партии. Тем не менее по сути это 
высказывание соответствует действительности. 
      Поскольку НСДАП с самого начала объявила себя духовным оплотом 
фронтовиков, Борман впоследствии указывал, что в первые годы войны несколько 
раз пытался вступить в армию добровольцем, но получал отказ. Однако летом 1918