самоволку. Ночевать я пошел к одному писарю, жившему неподалеку, — его лысина, 
густая борода и могучий, как из преисподней, бас до сих пор хранятся в моей 
памяти. Ранним утром следующего дня я спал у него дома на широкой постели, 
рядом, на ночном столике, стоял стакан молока, и тут корпусной фельдфебель 
разбудил меня, чтобы отвести обратно в казарму. Кукла на моей постели была 
обнаружена, и это вызвало большой шум. 

Через два дня пришло лаконичное уведомление, что я исключен из корпуса. Никаких 
объяснений мне представлено не было. Впрочем, я ожидал именно этого и уже 
принял решение. При прощании я сказал своим друзьям: 

— Отправлюсь в Петербург, поступлю в Николаевское кавалерийское училище, а 
затем стану кавалергардом. 

Мои слова вызвали большое оживление. Все хорошо знали, как тяжело было попасть 
в этот отборный, первый гвардейский кавалерийский полк России. Хотя я тогда и 
не понимал этого, но предпринятый мною шаг стал решающим для моего будущего: я 
вырвался из круга тесных родственных связей и получил возможность сделать 
карьеру в других, более благоприятных условиях. 

Мое решение не вызывало никаких сомнений с патриотической точки зрения, 
поскольку отношения между Россией и автономным Великим княжеством Финляндским в 
те времена были хорошими. В основе их лежало доверие финнов к России, 
порожденное освободительными действиями Александра I. После присоединения 
Финляндии к России в 1809 году император завоевал сердца своих новых подданных 
монаршей присягой, а еще через два года — великодушным возвращением Финляндии 
(несмотря на только что закончившуюся тяжелую русско-турецкую войну) Выборгской 
губернии, захваченной Россией во времена Петра Великого. Последователи 
Александра I уважали его обязательства. Доверие было подорвано позже, когда под 
давлением русского националистического движения Николай II нарушил 
императорскую присягу. 

Для поступления в Николаевское кавалерийское училище необходимо было сдать 
университетский экзамен. В течение года я частным образом зубрил 
университетскую программу в так называемой школе Беек и весной 1887 года сдал 
экзамены. Помимо всего прочего, требовалось хорошее знание русского языка, 
чтобы можно было понимать преподаваемые предметы. В кадетском корпусе Финляндии 
нас, конечно же, обучали русскому языку, но эти занятия были недостаточными, 
чтобы выучить язык, совершенно отличавшийся от финского и шведского. Для более 
глубокого изучения языка я отправился летом 1887 года к одному из родственников,
 капитану и инженеру Э. Ф. Бергенгейму, который занимал большую должность на 
крупном промышленном предприятии в Харькове, огромном экономическом центре 
Украины. Моим сердечным другом и хорошим учителем стал один из 
казаков-кавалеристов — весьма образованный человек, прошедший военное обучение 
в Петербурге. Именно его стараниями уже осенью я говорил по-русски достаточно 
хорошо. Но все же русский язык поначалу давался мне тяжело. 

Здание Николаевского кавалерийского училища по сравнению с кадетским корпусом в 
Хамина производило огромное впечатление: размеры его были гораздо больше, а 
архитектура — благороднее. Драгунская форма, утвержденная Александром III, 
представляла собой следующее: высокие сапоги, синие штаны с красными лампасами, 
черная с золотым воротником куртка и головной убор с меховой опушкой и жестким 
красным верхом. Несмотря на красоту, эта форма никогда мне не нравилась, 
впрочем, при выходе в город позволялось надевать другую одежду. В кавалерийском 
училище, конечно же, царила муштра, принятая в таких учебных заведениях, что 
сказывалось на отношениях между курсантами. Так, например, было установлено, 
что «звери» — учащиеся младших классов — не имели права ходить по тем же 
лестницам, что и учащиеся старших классов, к которым необходимо было обращаться 
«господин корнет». Дисциплина была еще более строгой, чем в кадетском корпусе 
Финляндии. 

В кавалерийском училище было очень много прекрасных педагогов. С особой 
благодарностью я вспоминаю преподавателя тактики полковника Алексеева, 
серьезного и требовательного человека, который во время первой мировой войны 
дослужился до начальника штаба Ставки и даже стал верховным главнокомандующим. 
Руководителем училища был доброжелательный и очень образованный генерал барон 
фон Бильдерлинг, впоследствии командующий армией во время русско-японской войны.
 Обучение было более широким и планомерным, чем в кадетском корпусе, — 
сказывались хорошая подготовка преподавательских кадров и возможности для 
практических занятий. Ведь училище могло принимать участие в крупнейших военных 
учениях драгунских полков. 

Большой отпуск я проводил в Финляндии. Всегда было приятно войти в чистый вагон 
на Финляндском вокзале Петербурга и отправиться, как тогда казалось, в долгое 
путешествие в Хельсинки. Однако и возвращение тоже было приятным, так как я 
предвкушал напряженную работу в полку — я относился к ней с большим рвением и 
очень ею гордился. К тому же меня ждал мой верный, хотя и весьма строптивый, 
друг Нёктор, с которым меня связывала первая любовь всадника. Этим 
воспоминаниям молодости я верен и поныне. Все вещи, имеющие отношение к 
кавалерии — выбор лошади, объездка, скачки, — по сей день остаются для меня