|
травинка.
Наше путешествие продолжалось при сильном морозе и пронизывающем ветре, который
добирался до тела даже сквозь шубу и валенки. С трудом одолев занесенные снегом
дороги, в мороз, который порой достигал двадцати градусов, после восьми тяжелых
суток пути мы, наконец, приехали в провинцию Ганьсу. Под величественными
воротами Великой китайской стены я проскакал собственно в Китай.
Великую китайскую стену я представлял себе более солидной, чем она оказалась на
самом деле. Моим глазам предстал незначительный глиняный вал с башнями на
некотором расстоянии друг от друга; вряд ли китайцы по-прежнему считали, что
эта стена может защитить государство.
Как только мы проехали под воротами, в чистом зимнем вечернем воздухе раздалась
музыкальная мелодия, которая призывала приличных граждан поспешить домой. Через
мгновение я услышал, как в Китайском государстве закрылись пять железных ворот.
Теперь мы все сидели взаперти!
1 января мы прибыли в город Сучжоу, который находится на полпути между Кульджой
и Пекином.
В Сучжоу мы жили как в военном лагере. Город был заполнен недавно призванными
солдатами, отправляющимися в Кульджу, их усиленно муштровали офицеры и
унтер-офицеры. Здесь я впервые увидел ощутимые результаты военной реформы.
29 января 1908 года мы вышли к широкой Хуанхэ, или иначе Желтой реке, на берегу
которой виднелся город Ланьчжоу. Уже по суете на берегу я понял, что мы
приближаемся к большому городу. Понтонный мост ремонтировался, и через реку
сновали суденышки, на которых копошились люди в черной или синей одежде.
20 июня я отправился в путь на северо-восток, где моей целью был город Утаи.
Там находился в изгнании далай-лама, уехавший из Тибета, так как он считал
невозможным вступать в переговоры с китайским правительством. Ведь в 1907 году
Россия и Англия признали господство Китая в Тибете и объявили, что эта область
не находится в сфере их влияния.
После пяти дней путешествия на лошадях я увидел монастырь. Чтобы испросить
аудиенцию у Его святейшества, я посетил одного из приближенных далай-ламы и из
разговора с ним понял, что китайские власти внимательно наблюдали за
деятельностью ламаистского первосвященника.
Около каменных монастырских ворот, весьма удаленных от храмового дворца, стояли
два караульных китайских солдата, а на полдороге от ворот до входа во дворец
дежурил тибетец. Я знал, что вход в монастырь охраняла большая группа солдат,
но видно ее не было, словно охраны вообще не существовало. Судя по тому, что
китайские чиновники выделили мне сопровождающего, говорившего на ломаном
английском языке, мой визит вызывал у властей немалые подозрения.
На следующий день далай-лама принял меня. Около огромных ворот в почетном
карауле выстроилось подразделение китайских солдат, а возле входа стоял мой
«сопровождающий», облаченный в праздничные одежды. Он с трудом сдержался, когда
услышал, что я попросил пропустить только двоих — меня и моего переводчика.
Войдя внутрь, я заметил, что «сопровождающий» безуспешно пытался проникнуть во
дворец вслед за мной.
В маленькой комнате у дальней стены имелось возвышение, покрытое коврами, и там,
в кресле, похожем на трон, сидел далай-лама. Ему было лет тридцать. Свободный,
спадающий складками красный халат, под ним — желтое шелковое одеяние, видны
рукава с голубыми обшлагами. Под ногами у далай-ламы была низкая широкая
скамеечка. На боковых стенах — красивые картины, развернутые из свитков. Рядом
с возвышением, по обе стороны трона, стояли, склонив головы, два безоружных
человека в светло-коричневых одеяниях — пожилые тибетцы с грубыми чертами лиц.
На мой низкий поклон далай-лама ответил легким кивком. Он спросил меня, из
какой страны я приехал, сколько мне лет и по какой дороге прибыл. Переводчиком
был тот самый старый лама, которого я посетил накануне. Он переводил мои слова
шепотом, наклонившись к своему господину и не поднимая на него взгляда. После
небольшой паузы далай-лама поинтересовался, не передавал ли Его величество
император России какое-либо сообщение для него. С явной заинтересованностью он
ожидал перевода моих слов. Я сказал, что, к сожалению, перед отъездом у меня не
было возможности нанести визит императору. Далай-лама подал знак, и в комнату
тут же принесли кусок красивого белого шелка, на котором были тибетские
письмена. Он попросил меня вручить этот подарок царю. Когда я спросил, не
передаст ли Его святейшество какое-либо устное послание помимо этого подарка,
далай-лама поинтересовался моим титулом. Услышав, что я барон и собираюсь
назавтра покинуть монастырь, он попросил меня задержаться еще на один день — к
нему должны поступить некоторые сведения, и, возможно, он попросит меня об
услуге.
Далай-лама сказал, что ему довольно хорошо в Утае, но сердце его находится в
|
|