е думаете ли Вы, товарищ Хрущев, что Вы слишком 
эгоистично 
отнеслись к нам, к нашему щедрому и храброму народу, только из–за риска, с 
которым Вы 
можете столкнуться? Мы знаем, что Вы не специально игнорировали Кубу в течение 
переговоров. Однако мы просим, чтобы Вы не вывозили ракеты. Что нам делать, 
если 
нападение все–таки состоится? Нам кажется, что империалисты могут блокировать 
все 
решения и заставить принять их условия, которые неприемлемы для СССР и Кубы. 

И что делать, если какие–нибудь сумасшедшие начнут войну? Вы сами говорили, что 

любая обычная война очень быстро превратится в ядерную. Я не понимаю, как мы 
могли с 
Вами не посоветоваться по поводу принятого Вами решения. 

В этой ситуации ничто не может мне доказать, что я ошибаюсь. Даже если бы Вы 
были 
полностью правы в принятом Вами решении. 

Империалисты снова начали говорить о нападении на нашу страну. Однако кубинский 

народ, без сомнения, непреклонен в своем решении дать отпор врагу. 

Мы будем бороться против сложившихся обстоятельств, но я считаю, что ничто не 
может разрушить дружественные узы между нашей страной и СССР. 

По–дружески, Фидель Кастро». 

«Хрущев послал свои „примирительные письма“ Кеннеди, вовсе не уведомив Фиделя, 
– 
рассказывал мне Николай Леонов. – Кастро, безусловно, был разгневан. Я хорошо 
помню 
лозунг, который тогда пестрел на Кубе: „Никита, Никита, локеседа, но се кито“. 
Он означает: 
„Никита, Никита, если ты что–то подарил, не забирай это обратно“. Переговоры 
между 
кубинцами и нашими представителями по окончании Карибского кризиса проходили 
крайне 
тяжело. Приведу один случай. Его рассказал один мой товарищ, который был 
переводчиком 
на этих переговорах. Уровень недоверия, непонимания в позициях сторон был таким,
 что 
однажды Че Гевара вынул из кобуры свой пистолет и предложил нашему переводчику 
застрелиться. Хотя тот ни в чем не был виноват. Фидель Кастро, по моему мнению, 
вышел 
единственным с честью из этой операции. И стал выигравшей стороной. Впервые в 
мировой 
истории американцы отказались устраивать интервенцию в Латинской Америке, когда 
они 
были готовы к этому. До этого они всегда руководствовались доктриной Монро от 
1823 года 

– Америка для американцев. А тут они были вынуждены отступить. И то, что Куба 
после 
ракетного кризиса существует уже 45 лет, говорит о том, что выиграл именно 
Фидель. Его 
позиция в те дни была абсолютно безукоризненной». 
Поэт Евгений Евтушенко, побывавший на Кубе вскоре после Карибского кризиса, 
вспоминал: «Переговоры (Хрущева и Кеннеди. – М. М.) шли через голову кубинцев, 
и это 


их оскорбило. Фидель вообще исчез на несколько дней, по слухам, скитаясь где–то 
с полной 
выкладкой по тропам Сьерра–Маэстра с горсткой наиболее преданных соратников. По 

улицам Гаваны расхаживали колонны вооруженных автоматами Калашникова кубинцев, 
требуя объявить войну американскому империализму и распевая: «Somos socialistas,
 palante! 
palante! Y al que no le guste, que tome purgante!» («Мы социалисты! Мы встали с 
колен. А те, 
кому не нравимся, пусть пьют пурген!») – и над бывшим «Хилтоном», переназванным 

«Гаваной либре», на бреющем пролетали американские самолеты, отчего на мои 
белоснежные брюки написал шестилетний сынишка корреспондента «Правды» – будущий 

премьер–министр перестройки и отец нового русского капитализма (Егор Гайдар. – 
М. М.) 
<…> 
–то с полной 
выкладкой по тропам Сьерра–Маэстра с горсткой наиболее преданных соратников. По 

улицам Гаваны расхаживали колонны вооруженных автоматами Калашникова кубинцев, 
требуя объявить войну американскому импер