Дмитриевич, и командированный мною бесстрашный мой вестовой в японскую войну 
Павлюковец. 

В письме из Твери, полученном моей матерью уже после смерти отца, он описывал 
рыжего человека с подвязанной щекой, сопровождавшего его на отдельном извозчике 
от вокзала до гостиницы,- это был агент охранки. 

Точно так же лишь после смерти отца я узнал от Григория Дмитриевича, что 
околоточный, его свояк, стоявший у черного хода дворянского собрания, был 
неожиданно и против воли снят с поста за час до совершения убийства; местная 
полиция сослалась на приказ свыше. 

В помещение собрания никто из людей, на которых Григорий Дмитриевич возлагал 
охрану отца, впущен не был - и тоже якобы по указанию, полученному из 
Петербурга. 

В пять часов, в перерыв собрания, отец пил чай в небольшом буфете, в кругу 
гласных. 

Убийца, поднявшись беспрепятственно по черной лестнице, никем не охранявшейся, 
зашел за прилавок буфета и выпустил в отца пять отравленных пуль в упор, после 
чего бросился бежать через соседнюю с буфетом бильярдную, но был схвачен. 

...Стояла глухая, темная морозная ночь, когда я ввел в большой зал тверского 
дворянского собрания мою мать. В углу стоял гроб. 

Подали высочайшую телеграмму, за подписью "Николай". 

- Я сама отвечу,- сказала мать. 

"Благодарю Ваше величество. Бог рассудит всех. Графиня Игнатьева",написала она. 
Я не сразу решился отправить эту телеграмму, потому что в ней содержался 
дерзкий смысл - намек на организаторов убийства, звучавший почти как угроза 
самому царю. 

Хоронили отца с воинскими почестями в родном ему кавалергардском полку, офицеры 
которого были очень оскорблены отказом царя прибыть на похороны. 

Газеты ограничились помещением официального сообщения: 

"9-го декабря 1906 года, в 5 ч. дня в перерыве губернского земского собрания, 
убит пятью пулями наповал генерал-адъютант, член государственного совета граф 
Алексей Павлович Игнатьев. Убийца - член боевой дружины эсеров Ильинский 
задержан". 

Сопоставляя все обстоятельства, сопровождавшие убийство отца, я еще тогда 
пришел к твердому убеждению, разделявшемуся и моей матерью, что убийство если 
не было организовано охранкой, то, во всяком случае, произошло с ее ведома. 

Спустя некоторое время Николай II нашел нужным сделать какой-то жест по 
отношению к семье покойного. Мы все - трое братьев - получили повестки для 
высочайшего приема в Царском Селе. 

После краткого разговора стоя царь, подавая мне на прощание руку и заискивающе 
всматриваясь в мои глаза, сказал: 

- Надеюсь, что на вас, Игнатьев, я всегда смогу положиться! Что-то нестерпимо 
горькое и обидное подступило к горлу, но я, сдерживая себя дисциплиной, лишь 
ответил: 

- Игнатьевы всегда верно служили России! 

Глава третья. Детские годы 

Я родился в казармах кавалергардского полка, на Захарьевской улице в 
Санкт-Петербурге, в 1877 году, и первым моим головным убором была белая 
солдатская бескозырка с красным околышем этого полка. 

С комнатой, в которой я родился, превращенной в гостиную, я познакомился 
двадцать лет спустя, когда представлялся как офицер этого же полка его новому 
командиру. 

Первыми и любимыми игрушками у нас с моим младшим братом Павлом были деревянные 
лошадки-качалки. Они были мастей будущих наших полков: у меня гнедая 
кавалергардская, а у брата - серая гусарская. Скоро появились и оловянные 
солдатики, изготовлявшиеся тогда в Германии с большим искусством. Они 
продавались коробочками по пятьдесят и сто фигур и точно изображали все 
европейские армии, в том числе и русскую гвардию. Постепенно совершенствуя 
"игру в солдатики", мы с братом довели ее до того, что, когда нам было десять - 
двенадцать лет, действовали уже с соблюдением некоторых законов тактики. У нас