был большой стол, на котором мы из песка делали рельеф местности, отмечая леса 
- елочками, всякие преграды - краской. Войска передвигались по определенной 
мерке, конница с двойной скоростью; артиллерийский огонь мы вели по открытым 
целям на определенную мерку, и он давал двадцать пять процентов потерь и т. д. 

Неизгладимое впечатление производил на нас журнал "Всемирная иллюстрация" - те 
номера его, которые были посвящены русско-турецкой войне 1877-1878 года. 
Детское воображение было потрясено картинками, изображавшими страшных янычар и 
геройские подвиги наших войск под Плевной во главе с "белым генералом" 
Скобелевым. 

Сильным впечатлением моего детства было волнение, вызванное в доме убийством 
Александра II. Отца неожиданно потребовали во дворец, и мы его не видели 
несколько дней. Мать и все знакомые оделись в черные траурные платья с крепом, 
нам же объяснили, что какие-то "разбойники" разорвали в клочки священную особу 
царя-освободителя. 

Портреты Александра II, обрамленные черной рамкой, еще долгие годы приходилось 
видеть в красном углу крестьянских изб рядом с иконами. 

Учение началось с азбуки на кубиках и чтения вслух "Сказки о рыбаке и рыбке". 
Но самые серьезные уроки давала нам - по закону божьему - наша строгая мать. 
Она происходила из совершенно чуждой Игнатьевым среды - из помещичьего дома 
князей Мещерских, гордившихся тем, что "никогда и никому не служили". Она 
познакомила отца с деревенской жизнью, увлекла столичного служаку сельским 
хозяйством и в домашнюю жизнь внесла элементы провинциальной простоты. Ни 
положение жены генерал-губернатора, ни чванный петербургский свет, ни 
цивилизованный Париж не смогли сломить Софьи Сергеевны, и она всему 
предпочитала самовар, за которым любила посидеть с русским платком на голове. 

Естественно, что она прежде всего стремилась сделать меня "хорошим 
христианином". Слезы первой исповеди, скорбь страстной недели, таинственность и 
святость храма - все это долго еще жило в моей душе. 

Нравственные догмы, внушенные мне с детства, были догмами религии. Больше того, 
мне всячески прививали идею, сохранившуюся в моем сознании до зрелых лет, что 
быть русским - значит быть православным, и чем ближе ты к церкви, тем ближе ты 
к своему народу, так как она "естественно и просто" засыпает пропасть между 
помещиком и мужиком, между генералом и солдатом. 

- Здравствуйте, православные,- говаривал отец, обращаясь к крестьянам и снимая 
перед сходом военную фуражку со своей лысой головы. 

Правда, когда я стал старше, отец объяснял мне отношения между помещиком и 
крестьянином несколько иначе: 

- Никогда не забывай, что мужик при всех условиях смотрит на нас как на 
узурпаторов, захвативших принадлежащую им землю. 

Отец выучил меня читать свободно по-славянски, и я был горд тем, что читаю 
шестопсалмие лучше псаломщиков. 

Всем остальным нашим воспитанием занималась наша дорогая Стеша, бывшая 
воспитанница приюта принца Ольденбургского, жившая в семье, как "своя". Это 
была культурная русская девушка. Она читала нам стихотворения Кольцова и 
Некрасова, толковала нам смысл произведений этих народных поэтов. 

В раннем детстве мы проводили лето с отцом в лагере, в Красном Селе. Припоминаю,
 что особое мое внимание привлекали полковой штандарт и литавры, полученные 
кавалергардским полком за Бородино. К этим реликвиям, как к святыне, мне строго 
запрещалось прикасаться. 

Помню прекрасный дворцовый сад в Красном Селе. К нему примыкали двухэтажный 
деревянный дворец командира гвардейского корпуса графа Павла Андреевича 
Шувалова и дом начальника штаба - моего отца. Нам и детям Шуваловых разрешалось 
гулять в саду. Здесь, в аллеях сада, мы с чувством восхищения и зависти 
смотрели на наших сверстников - Кирилла и Бориса Владимировичей великих князей, 
галопировавших на прекрасных пони. К этим "августейшим детям" мы и подходить 
близко не смели. 

В летние вечера в парк, расположенный на возвышенности, доносились песни 
терских и кубанских казаков. Казаки составляли личный конвой царя, и формой у 
них был алый чекмень. По утрам мы выбегали по шоссе навстречу полкам 
гвардейской кавалерии, под звуки трубачей отправлявшимся на учения. 
Кавалергарды на гнедых конях, конная гвардия на вороных, кирасиры императрицы в 
касках и кирасах - на рыжих. Как восхищал нас вид конных полков! Оказаться на 
коне, быть таким же, как эти красавцы, казалось несбыточной мечтой. 

Военные картины, увлекавшие нас в Красном Селе летом, воскресали перед нами и в 
зимние вечера в Петербурге, когда после обеда отец садился за рояль и пел с