Конский состав оказался очень пестрым и в плохих телах, что Зеленяк объяснял 
большой гонкой на красносельских маневрах. 

Эскадрон ходил такими плотными рядами, что мне невольно захотелось подать 
команду "Врозь!", предусмотренную уставом. Тут-то я и заметил, насколько 
эскадрон был действительно сбит. Люди после этой команды потеряли уверенность, 
а рыжие лошадки начали неистово ржать, разыскивая своих соседей по строю, и 
подбрасывать свои маленькие головки. Чувствовалась какая-то нервность, если не 
задерганность, в поведении всадников и коней. Я тут же решил, что нужно 
добиваться общего успокоения и, пользуясь хорошими осенними днями, делать 
проездки на трензелях потихоньку, в одиночку по плацу и прилегающему 
Петергофскому парку. 

Решил также выучить фамилии солдат и, считая оскорбительным для них 
переспрашивать фамилии, принял за правило ходить каждый вечер на перекличку. 
Помнил я при этом совет отца - хорошенько всматриваться в лица людей. И вот 
стал я замечать, что один из улан 3-го взвода, Цветков, смотрит как-то мрачно, 
угрюмо. Однажды, по окончании молитвы, я велел Зеленяку вызвать Цветкова в 
эскадронную канцелярию. Не помню хорошо, проведено ли было электричество в 
казармах и не оставалось ли оно достоянием только офицерского собрания, но, во 
всяком случае, комнатенка, где обычно сидел эскадронный писарь, была освещена 
слабо. В ожидании моего улана я подписывал за столом очередные бумажки и на 
стук в дверь ответил: "Войдите". Обернувшись, я увидел Цветкова, который при 
одном уже этом моем движении вздрогнул, еще больше вытянулся и почти прижался к 
косяку двери. 

- Подойди сюда,- говорю я ему. 

Но он делает один неуверенный шаг вперед. 

Не желая повторять приказа, я сам встаю со стула, но при первом моем шаге 
Цветков вздрагивает и инстинктивно откидывает голову назад. Мне стало жутко. В 
одну минуту я понял все. Не хотелось только верить, что в этом блестящем 
гвардейском полку могли уживаться такие методы воспитания. 

Из дальнейшего опроса Цветкова выяснилось, что причиной его дурного настроения 
было плохое письмо из дому. Семья его бедствовала и давно уже не высылала ему 
ни копейки. Я, знал, как трудно служить солдату без собственных грошей, и, 
проверив списки, убедился, что безденежных у меня в эскадроне пятнадцать 
человек. 

Десять из них были уже пристроены денщиками и вестовыми при офицерских лошадях, 
за что полагалось платить по пяти рублей в месяц, но для Цветкова и остальных 
нужно было искать другой выход. С наступлением холодов он нашелся сам собой. 
Тяжело бывало вставать людям на уборку коней задолго до петербургского рассвета,
 когда термометр показывал внутри помещения едва пять градусов, а со всех 
наружных углов капала вода: казармы были новой постройки. Печи в них были 
почему-то огромных размеров. Я перебрал уже дрова с полкового склада чуть ли не 
за два месяца вперед, но в конце концов видя, что это не помогает, решился по 
совету эскадронной аристократии - взводных унтер-офицеров и каптенармуса - на 
крайнюю меру: поставить во всех наружных углах железные печурки. Они должны 
были затапливаться за полчаса до утреннего подъема, и к ним-то за три рубля в 
месяц из хозяйственных сумм я и прикрепил моих последних "бедняков". 
"Августейший шеф полка" никогда не бывал в казарме, а высокому начальству не 
приходило в голову притянуть к ответу представителей инженерного ведомства: 
экономию на кирпиче при постройке казарм можно было без труда обнаружить. 

"Щи да каша - пища наша",- гласила старая военная поговорка. И действительно, в 
царской армии обед из этих двух блюд приготовлялся везде образцово. Одно мне не 
нравилось: щи хлебали деревянными ложками из одной чашки шесть человек. Но мой 
проект завести индивидуальные тарелки провалился, так как взводные упорствовали 
в мнении, что каша в общих чашках горячее и вкуснее. Хуже всего дело обстояло с 
ужином, на который по казенной раскладке отпускались только крупа и сало. Из 
них приготовлялась так называемая кашица, к которой большинство солдат в 
кавалергардском полку даже не притрагивались; ее продавали на сторону. В 
уланском полку, правда, ее - с голоду - ели, но кто мог - предпочитал купить на 
свои деньги ситного к чаю, а унтера и колбасы. 

- Ну, как вам командуется? - спросил меня в дачном поезде как-то раз старый 
усатый ротмистр из соседнего с нами конногренадерского полка. 

Я пожаловался на бедность нашей раскладки на ужин. Тогда он, подсев ближе, 
открыл мне свой секрет: 

- Оставляйте от обеда немного мяса, а если сможете сэкономить на цене сена, то 
прикупите из фуражных лишних фунтов пять, заведите противень - да и поджарьте 
на нем нарубленное мясо с луком, кашицу варите отдельно, а потом и всыпайте в 
нее поджаренное мясо.