различал. Из-за ветра шар оказался где-то сбоку от корзины. 

Скоро стала ощущаться боль в ушах, и пилот посоветовал мне приоткрыть рот, 
совсем как это приходилось делать во время артиллерийской стрельбы. Вскоре я 
убедился, что мое умение ориентироваться на местности недостаточно и что 
главным затруднением для наблюдателя помимо постоянного вращения шара является 
невозможность использовать в целях ориентировки рельеф местности. Дороги были 
хорошо заметны, но найти их на карте было так же трудно, как обнаружить те 
войсковые колонны, что скрывались в лесах. Последнее требовало большей высоты 
подъема шара. 

После двухчасового пребывания на высоте тысячи - тысячи двухсот метров мы 
вернулись на землю. 

В дальнейшем я уже большую часть дня и даже ночи проводил в воздухе. Я 
настолько осмелел, что в последний день маневров убедил Кованько разрешить 
подъем, несмотря на сильный порывистый ветер с дождем. Однако, оказавшись на 
большой высоте с малоопытным пилотом - каким-то прикомандированным к роте 
артиллеристом,- я раскаялся в своей дерзости. Шар сильно кренило. Всматриваясь, 
как всегда, в походные колонны, которые и в этот день совершали бесконечные 
марши, я неожиданно получил настолько сильный толчок, что оказался отброшенным 
на мешки с песком. Очнувшись и увидев побледневшее лицо пилота, я сообразил, 
что случилось неладное - лопнул канат. В бинокль можно было рассмотреть, что 
место подъема было уже далеко и что к нему, как маленькие муравьи, бежали со 
всех сторон люди. 

- Канат треплет в воздухе, нас несет на речку,- сказал мне пилот. 

Решили открыть газ и попытаться сесть на воду. Это был наилучший выход. 

Однако большой клапан для выхода газа заело. Пришлось помогать пилоту разрывать 
какую-то полоску шара и одновременно наблюдать за тем, что делается у речки. 
Вскоре люди-муравьи стали вытягиваться в линию, и мы поняли, что, захватив 
конец каната, они стараются спустить нас вручную. Это им удалось, хотя и 
потребовало много времени и усилий. 

На том мои воздушные подвиги и закончились, а с ними и мой первый штабной стаж. 
Если с шара я видал немного, то, судя по рассказам очевидцев, не больше увидел 
бы и на земле, так как обе армии, разведенные на чересчур большие расстояния 
друг от друга, совершили очень много изнурительных переходов по жаре, но не 
успели ни разу произвести маневрирование на поле сражения. 

* * * 

Впервые в 1901 году были введены новые правила о зачислении в генеральный штаб. 
Мы, окончившие академию, были обязаны вернуться на два года в строй для 
командования ротами и эскадронами. 

Генерал-инспектор кавалерии Николай Николаевич нашел при этом, что для 
получения эскадронов генштабистам необходимо пройти специальный одногодичный 
курс офицерской кавалерийской школы. 

- А то они мне все эскадроны попортят,- будто бы выразился он. 

Школа эта, размещавшаяся в Петербурге в Аракчеевских казармах на Шпалерной, 
была к этому времени коренным образом преобразована и успела уже заслужить 
репутацию мало приятного учреждения. В ней впервые в России были применены 
мертвые барьеры, врытые в землю, и особенно пугали так называемые парфорсные 
охоты. Двухлетний курс школы проходили около ста офицеров кавалерийских полков, 
а на охоты командировались, кроме того, ежегодно все кандидаты на получение 
командования полком. Стонали бедные кавалерийские полковники, вынужденные 
скакать на этих охотах верст десять - двенадцать по пересеченной местности, 
многие уходили в отставку, не перенеся этого испытания. 

Суровые требования кавалерийской школы сыграли полезную роль. Постепенно среди 
кавалерийских начальников становилось все больше настоящих кавалеристов и все 
меньше людей, склонных к покою и к ожирению. Даже из нашего выпуска академии 
многие бывшие кавалеристы испугались школы. Посыпались рапорты о предоставлении 
командования ротой, и занятно было впоследствии видеть впереди какой-нибудь 
пехотной роты кирасирского штаб-ротмистра, салютующего палашом. 

Желающих поступить в "лошадиную академию" среди нас оказалось всего восемь 
человек. 

День в школе начинался с так называемой дыбы, то есть езды на 
казенно-офицерских лошадях, командированных из полков. Стремена снимались, 
поводья завязывались, а лошадей вестовые держали на кордах, на общем небольшом 
кругу. В середине круга стоял коренастый сухой подполковник Дидерихс. Он 
старался восстановить и крепить шлюз, то есть плотное прилегание верхней части 
ноги к седлу при абсолютной подвижности ноги ниже колена на всех аллюрах. Он