добивался также автоматизма в прыжках через препятствия. Нелегко бывало нам на 
этих уроках после трехлетней сидячей академической жизни, но Дидерихс был 
непреклонен в своих требованиях, и дыба вполне оправдывала свое название. 

После нескольких минут перерыва вестовые вводили в манеж прелестных 
светло-рыжих трехлетних кобыл, посылавшихся ежегодно с государственных заводов 
в школу для выездки и курса тренировки. 

Система выездки была к тому времени установлена единая - по Филису, и она не 
представляла для меня затруднений, так как я был уже знаком с нею со времени 
службы в полку. 

В ту пору по освященному традицией порядку большинство офицеров по субботам 
ездило в цирк Чинизелли, где собирался в этот вечер весь веселящийся Петербург; 
я лично, между прочим, бывать там не смел из-за всенощной у бабушки на 
Гагаринской. 

И вот в один из понедельников, за завтраком в кавалергардской артели, все 
наперебой рассказывают о невиданном новом номере высшей езды француза Филиса. 
Последний, говорят, на чистокровном английском коне показал в субботу в цирке 
такое несравненное искусство, что публика замерла от восторга. После завтрака 
на столе появился лист бумаги для записи желающих пройти курс езды у этого 
наездника. Внести за это надо было по сто рублей, что для меня составляло почти 
половину месячного бюджета. Через несколько дней в маленький офицерский манеж 
собралась чуть ли не вся полковая офицерская молодежь. Мы выстроились. На 
правом фланге смены на простенькой казенной гнедой лошадке сидел щупленький 
полковник в общеармейской кавалерийской форме. Это оказался начальник 
офицерской кавалерийской школы, просивший нас, как выяснилось, принять его и 
его сотрудника, скромного армейского подполковника князя Багратиона, в нашу 
смену. 

Точно в назначенный час в манеж вошел маленький старичок в штатском платье и, 
поздоровавшись с нами по-французски, начал свой первый урок. По-русски он тогда 
совсем не говорил. По его команде мы пошли рысью. Никто не понимал, зачем он 
нас гонит все скорее да скорее, велит отпустить мундштучные поводья и почему 
злится, когда мы задерживаем коней, сбившихся с рыси на галоп. Он требует, 
наоборот, для перехода из галопа в рысь толкать лошадь шенкелем вперед и 
заставлять ее выбрасывать противоположную шенкелю ногу. В манеже стоял ад. От 
раскормленных за зиму коней валил пар. Все неслись кто как умел, стукаясь о 
барьеры и наезжая друг на друга. Особенно попадало бедному полковнику как 
первому номеру и к тому же единственному в смене "колонелю", на которого Филис 
непрестанно кричал: "Mauvais! Mauvais, mon colonel!" (Плохо! Плохо, полковник!) 
Наконец, после постепенного перехода в сокращенную рысь тротт, смена 
остановилась. Филис велел слезать с коней и вести их рядом с собой, в поводу, 
стараясь поднять им головы. 

Пропотев не хуже коней, большинство вышло из манежа с совершенным отвращением к 
самодуру-французу. Его обступили человек шесть кавалергардских офицеров. Эта 
группа и прошла до конца курс Филиса. 

"Лошадь не умна, но обладает исключительной природной памятью, это свойство и 
надо использовать",- говорил он. 

"Она так же хорошо помнит ласку, как и наказание, и секрет выездки заключается 
в мгновенном поощрении или наказании за выполненное движение; через минуту 
всякое наказание будет для нее уже непонятным". 

"Худшим наказанием для коней является осаживание, а потому если он намеревается 
закинуться на препятствие, то никогда нельзя делать поворота, а надо осаживать 
до тех пор, пока сам конь не предпочтет идти вперед". 

"Как и человек, лошадь должна смотреть всегда в ту сторону, куда движется, а не 
наоборот, как это практикуется при старой системе выездки Бошэ". 

"Самое опасное положение, если у тебя строптивая лошадь,- стоять на месте. 
Никогда не знаешь, что она может задумать; пошли лошадь вперед, и она уже не 
опасна". 

Все это и многое другое в корне ломало вековую систему езды и управления конем. 
Непреклонная воля старика Филиса и могучая поддержка его системы езды рядом 
влиятельных военных привели к тому, что взгляды Филиса через несколько лет 
легли в основу русского кавалерийского устава. 

Я застал Филиса в кавалерийской школе уже в форме военного чиновника, в 
должности главного инструктора езды. Мне же довелось и похоронить его в Париже, 
где как военный атташе я возложил на его могилу венок с надписью: "От 
благодарной русской кавалерии". Он заслужил этот венок, ибо в нашей красной 
коннице применена система старика Филиса. 

После выездки полукровных трехлеток мы получили еще, в виде опыта, совершенно