|
каждое его слово.
- Завтра его императорское высочество, великий князь, главнокомандующий,
произведет репетицию высочайшего парада. Вам, господа, надлежит быть в мундирах
первого срока и уж, разумеется, не в нитяных перчатках, как ваши,при этом он
указал на побагровевшего от стыда дежурного капитана,- а в чистейших замшевых.
После минуты смущенного молчания один из командиров батальонов, подполковник с
обрюзгшим бесцветным лицом, голосом, в котором чувствовался страх, попросил
разрешения быть в мундирах второго срока, так как все офицеры сделали себе
новые мундиры для высочайшего парада и светло-желтые воротники могут за один
раз выцвести на солнце.
- Тогда надо иметь не один, а два новых мундира,- ответил тоном, не допускающим
возражений, командир полка.
О перчатках уже никто не смел заикаться, хотя я чувствовал, что их у офицеров,
конечно, не было.
Дав закончить командиру полка разговор в непривычном для меня жестком тоне, я,
горя желанием чем-нибудь отомстить этому гвардейскому хаму за несчастных
офицеров, попросил разрешения доложить об инциденте с обедом. По показанию
кашеваров и командира довольствовавшего нас батальона, обед был испорчен из-за
спешки, вызванной отсутствием своевременного распоряжения от полковой
канцелярии. Это я особенно подчеркнул. Меня немедленно и уже в более смелом
тоне поддержал один из капитанов с круглым брюшком, а командир полка стал
подобострастно передо мной извиняться и просить все вызванные этим
дополнительные расходы отнести за его счет. После этого он скрылся.
Меня окружили офицеры и, услышав, что я искренно возмущен командиром, стали
наперебой рассказывать подробности их горькой судьбы под властью этого недавно
к ним назначенного бывшего гвардейца.
- Неужели,- спрашивали они меня,- у вас в Петербурге все такие бессердечные?
Тут же образовалась компания, предложившая выпить за мое здоровье.
- У вас, конечно, пьют только шампанское?
- Нет,- говорю,- больше всего я люблю водку.
- Что вы, что вы! У нас ведь есть даже красное вино.
Пришлось согласиться на вино, но когда бутылка была открыта, то офицеры,
попробовав, потребовали льда, до того было трудно выпить этот сладкий квас в
натуральном виде.
Электричества не было. Горел небольшой бронзовый канделябр, слабо освещавший
высокие каменные своды собрания. Глубина пустынной залы и соседний аванзал
оставались во мраке. Мрачно было и у меня на душе.
Компания рассказывала мне до рассвета про житье-бытье московского гарнизона, о
том, как было трудно, особенно женатым, прожить на офицерское жалованье, в
девяносто рублей в месяц подпоручику и в сто двадцать - капитану. Да к тому же
из этих денег шли вычеты на букеты великой княгине и обязательные обеды, а
мундир с дорогим гренадерским шитьем обходился не менее ста рублей.
Комнату дешевле чем за двадцать рублей в месяц в Москве найти трудно.
Вот холостые и спят в собрании, на письменных столах, там в глубине: диванов-то,
кроме одного для дежурного, у нас и нет.
Мне тем тяжелее было слушать все эти откровения, что жизнь офицеров первых
гвардейских полков не имела с этим ничего общего.
Выходя в полк, мы все прекрасно знали, что жалованья никогда не увидим: оно
пойдет целиком на букеты императрице и полковым дамам, на венки бывшим
кавалергардским офицерам, на подарки и жетоны уходящим из полка, на
сверхсрочных трубачей, на постройку церкви, на юбилей полка и связанное с ним
роскошное издание полковой истории и т. п. Жалованья не будет хватать даже на
оплату прощальных обедов, приемы других полков, где французское шампанское
будет не только выпито, но и разойдется по карманам буфетчиков и полковых
поставщиков. На оплату счетов по офицерской артели требовалось не менее ста
рублей в месяц, а в лагерное время, когда попойки являлись неотъемлемой частью
всякого смотра, и этих денег хватать не могло. Для всего остального денег из
жалованья уже не оставалось. А расходы были велики. Например, кресло в первом
ряду театра стоило чуть ли не десять рублей. Сидеть дальше 7-го ряда офицерам
нашего полка запрещалось.
Умение выпить десяток стопок шампанского в офицерской артели было обязательным
|
|