в годы моего детства. 

Нигде в России, быть может, дух патриархальности не был сильнее, чем в этих 
Елизаветинских казармах на Захарьевской. 

Одним из проявлений этой патриархальности было своеобразно сложившееся 
отношение к солдатам, хотя "отцом-командиром" мог быть и неоперившийся корнет. 
Самые либеральные офицеры относились к солдатам, как "добрые" помещики к 
крестьянам, но даже и наиболее невежественные никогда себе не позволяли 
рукоприкладства, чтобы не нарушить полковой традиции. 

На уклад толковой жизни оказывало влияние то обстоятельство, что у некоторых 
старинных русских родов, как у Шереметевых, Гагариных, Мусиных-Пушкиных, 
Араповых, Пашковых и др., была традиция служить из поколения в поколение в этом 
полку. В день столетнего полкового юбилея была по этому поводу сфотографирована 
группа, в первом ряду которой сидели отцы, бывшие командиры и офицеры полка, а 
во втором ряду стояли по одному и по два их сыновья. 

Полковые традиции предусматривали известное равенство в отношениях между 
офицерами независимо от их титула. Надев форму полка, всякий становился 
полноправным его членом, точь-в-точь как в каком-нибудь аристократическом клубе.
 

Сходство с подобным клубом выражалось особенно ярко в подборе офицеров, 
принятие которых в полк зависело не от начальства и даже не от царя, а прежде 
всего от вынесенного общим офицерским собранием решения. Это собрание через 
избираемый им суд чести следило и за частной жизнью офицеров, главным образом 
за выбором невест. 

Офицерские жены составляли как бы часть полка, и потому в их среду не могли 
допускаться не только еврейки, но даже дамы, происходящие из самых богатых и 
культурных русских, однако не дворянских семейств. Моему товарищу, князю 
Урусову, женившемуся на дочери купца Харитоненко, пришлось уйти из полка; ему 
запретили явиться на свадьбу в кавалергардском мундире. 

В представлении гвардейского офицера полк составляли три-четыре десятка господ, 
а все остальное было как бы подсобным аппаратом. Если бы вы приехали в Париж 
даже через много лет после нашей революции, то нашли бы большую часть офицеров 
расформированных давным-давно гвардейских полков, и в том числе кавалергардов, 
собиравшихся в штатских пиджаках и шоферских куртках на полковой праздник в 
бывшую посольскую церковь на улице Дарю - тогдашнем центре русской эмиграции - 
и служивших молебны под сенью вывезенного ими при бегстве из Крыма полкового 
штандарта. Естественно, что в свое время в Париже они не преминули вслед за 
пажами прислать мне письмо, исключающее меня из полка. 

Во времена же Российской империи кавалергардский полк был первым из шести 
полков 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, в которую кроме четырех 
кирасирских входили два гвардейских казачьих полка. Все полки были 
четырехэскадронного состава. 

Дивизия эта долго сохраняла за собой название тяжелой - не только из-за 
десятивершковых людей и шестивершковых лошадей, но и как воспоминание о той 
эпохе, когда кирасиры своей тяжелой массой легко пробивали строй легкой 
кавалерии. В 1914 году, когда началась империалистическая война, которая 
принесла с собой применение газов и танков, мне пришлось видеть в Париже 
французских кирасир, выступавших еще в наполеоновских касках и кирасах. Такова 
сила привязанности к форме! 

В отличие от тяжелой, 2-я легкая гвардейская кавалерийская дивизия состояла из 
четырех шестиэскадронных полков: конно-гренадер, улан, лейб-драгун и лейб-гусар.
 

Кони 1-й дивизии получали по четыре гарнца овса, 2-й дивизии - по три гарнца, а 
армейская кавалерия - по два с половиной гарнца. В результате, однако, на 
смотрах некоторые армейские дивизии, особенно пограничных корпусов, оказывались 
в отношении боевой подготовки и выносливости коней выше гвардейских. 
Объяснялось это, главным образом, неблагоприятными для занятий условиями 
расквартирования гвардейских полков. Особенно страдала наша первая бригада - 
кавалергарды и конная гвардия, располагавшиеся в центре самого Петербурга; 
большую часть года мы не могли даже выехать в поле, но зато заслужили прозвище 
- "бюро похоронных процессий", так как были обязаны участвовать в конном строю 
на похоронах бесчисленного генералитета, проживавшего и умиравшего в столице. 

На этих церемониях, равно как на парадах, полк своим видом воскрешал в памяти 
давно отжившие времена эпохи Александра I и Николая I, выступая в белых 
мундирах-колетах, а в зимнее время - в шинелях, поверх которых надевались 
медные блестящие кирасы, при палашах и гремящих стальных ножнах и в медных 
касках, на которые навинчивались острые шишаки или, в особых случаях, 
посеребренные двуглавые орлы. Орлы эти у солдат назывались почему-то 
"голубками". Седла покрывались большими красными вальтрапами, обшитыми