перилами помоста расположились почетные пехотные караулы. В десять часов утра 
мы вышли за царем и царицей из Большого дворца и в полной тишине вошли в 
Успенский собор. 

Вся середина собора была занята огромным помостом, в глубине которого были 
поставлены три трона: средний - для царя, правый - для вдовствующей, а левый 
для молодой царицы; от них до солеи спускалась широкая, обитая красным сукном 
отлогая лестница. Трибуны были заполнены членами царской семьи, иностранными 
делегациями и послами, свитой, членами государственного совета, сенаторами. 
Проводив царицу до трона и разложив трен, я спустился по задней лестнице с 
помоста и, чтоб лучше все разглядеть, пробрался на клирос и укрылся за 
придворными певчими. Служили обедню все три русских митрополита - московский, 
петербургский и киевский. Когда наступил момент причащения, царь сошел с трона 
и вошел через царские врата, через которые обычно могло проходить только 
духовенство, прямо к престолу, а после обедни возложил сам на себя 
императорскую корону, лежавшую на престоле. В это время императрица сошла с 
трона, стала на колени, и царь возложил на нее корону из бриллиантов. При 
выходе из собора царя и царицу ожидал большой балдахин, который несли старейшие 
генералы свиты в белых барашковых шапках. Царские мантии несли высшие 
гражданские сановники, и мы, идя вслед за ними, могли спокойно осматриваться по 
сторонам. Шествие сзади и спереди замыкали великолепные взводы кавалергардов в 
дворцовой парадной форме - белых мундирах-колетах и в красных суконных 
кирасах-супервестах с большой андреевской звездой на груди и на спине. За ними 
двигалось бесчисленное духовенство. В воздухе стоял гул московских "сорока 
сороков", смешавшийся со звуками военных оркестров, игравших гимн. Все смолкло, 
когда после поклонения могилам московских царей в Архангельском соборе мы 
поднялись за царской четой на Красное Крыльцо Потешного дворца. Отсюда по 
традиции московских царей Николай II должен был отвесить земной поклон народу; 
я знал это наперед, усматривал в этом известный символ, но народа-то как раз и 
не было, так как небольшое пространство перед крыльцом было, сплошь забито 
военными, чиновниками и дамами в шляпах. 

После краткого перерыва состоялся парадный обед в Грановитой палате, где царю и 
царице блюда подавали высокие придворные чины - им передавали тарелки мы, 
камер-пажи, получавшие их, в свою очередь, от убеленных сединами камер-лакеев. 

Все последующие дни в Большом дворце шли обеды, сопровождаемые так называемыми 
серклями, то есть обходом и личным разговором с приглашенными. Один день - 
дворянству, другой - военным и т. д. 

На большом придворном балу мне вновь пришлось проявить искусство в несении 
пресловутого трена. 

На парадном спектакле в Большом театре выступали лучшие русские артисты того 
времени, а на концерте в германском посольстве - иностранные знаменитости. 

При выходе из этого посольства, на подъезде, царь спросил меня, дали ли нам 
поужинать, и на мой отрицательный ответ сказал германскому послу, что 
камер-пажи всегда обедают за одним столом с другими приглашенными. Естественно, 
что последствием этого было такое угощение, с которого мы вернулись в Кремль, к 
ужасу дежурного офицера, только очень поздно утром. 

Один из последних дней был особенно загружен. Днем предстояло гуляние на 
Ходынке, а вечером бал во французском посольстве. 

Нас с утра выслали в Петровский дворец, где снова ночевала царская семья. Когда 
теперь я прохожу иногда по скверу перед зданием Академии имени Жуковского, мне 
вспоминается, как на этом месте лет сорок пять назад к нам подошел конвойный 
офицер в красной черкеске, известный гуляка князь Витгенштейн, и - как бывший 
паж - сказал нам: "Слыхали? Черт знает что вышло какой-то беспорядок! Все это 
вина паршивой московской полиции, не сумевшей справиться с диким народом!" 

Из царской беседки, построенной против ворот дворца, мы увидели огромное желтое 
поле, окруженное деревянными театрами-балаганами, и на нем толпу народа, едва 
заполнявшую треть поля. 

Играли гимн, кричали "ура", но все чувствовали, что случилось нечто тяжелое и 
что надо скорее покончить с этим очередным номером торжеств. 

Однако весь ужас совершившегося мы поняли, уже возвращаясь в Кремль: мы 
обогнали несколько пожарных дрог, на которых из-под брезентов торчали 
человеческие руки и ноги. 

В Кремле оставшиеся свободными от службы камер-пажи рассказали нам уже все 
подробности о том, как ночевавшие под открытым небом сотни тысяч народу 
двинулись с восходом солнца на праздник; как задние, нажимая на передних, 
вызвали давку и как, в довершение несчастья, под ногами толпы провалились доски,
 прикрывавшие ямы и окопы, построенные когда-то на учениях инженерных войск. В 
результате - паника и тысячи раздавленных и искалеченных людей. Выводы и 
предположения были разные: я, как и многие другие, считал, что царь обязательно