боевой славой. 

Тогда мне захотелось узнать у бывшего врага: что же его у нас больше всего 
поразило? 

- Не скрою,- ответил полковник,- что мы не ожидали такого затяжного характера 
войны. Еще меньше мы могли предвидеть, что, сохранив армию, вы сумеете довести 
ее численность к концу войны до миллиона людей при шестистах тысячах штыков! 

Эти последние слова приоткрыли для меня секрет сравнительно мягких условий 
Портсмутского договора. Да, беседа с японским офицером явилась хорошим 
подкреплением для защиты чести русского оружия против огульных обвинений, 
возводившихся на маньчжурцев, но не могла изменить моего глубокого 
разочарования во всем строе царского режима. 

Война так сильно раскачала вековые устои, на которых я был воспитан, что все, 
даже мелкие, детали старой русской армии приобрели для меня новое значение. 

С присущим молодости пылом хотелось изменить существовавшие порядки, целиком 
использовать опыт, приобретенный на маньчжурских полях, но Петербург предстал 
перед нами неисправимым рабом старых традиций и порядков, а мой малый 
капитанский чин не давал права возвышать голоса. Петровская табель о рангах 
оставалась незыблемой в Российской империи даже спустя двести лет после ее 
появления. 

Судьба намечала для меня выход из тяжелого положения. 

Может быть, там, за рубежом, мне удастся найти ответы хоть на часть тех 
волнующих вопросов, которые казались неразрешимыми для бездушной петербургской 
бюрократии? 

Книга третья 

Глава первая. Заграница 

Париж! С этим городом связаны многие годы моей жизни! 

В первый раз я попал в столицу Франции, когда мне было всего полтора года, но 
узнал я об этом только через двадцать пять лет. Прогуливаясь как-то по 
Тюильрийскому саду и остановившись у фонтана, расположенного напротив Луврского 
дворца, я задержался, любуясь детьми, кормившими голубей, слетавшихся сюда 
сотнями. В эту минуту мне показалось, что и фонтан, и низенькие решетки сада, и 
скамейки я где-то и когда-то уже видел. Об этом романтическом пейзаже я 
упомянул случайно в письме к родным, а они мне объяснили, что, будучи ребенком, 
я не раз играл у этого самого фонтана. Отец был тогда командирован на маневры 
французской кавалерии. 

В следующий раз я попал в этот город в 1902 году, по окончании академии, когда 
отец, как бы в награду, подарил мне несколько сот рублей и сам посоветовал 
использовать месячный отпуск для ознакомления с Европой. 

Еще в ранней молодости, когда я вращался в скучном кругу высшего петербургского 
общества, меня тянуло за границу. 

Мне казалось, что там жизнь интереснее, чем в России. Хотелось взглянуть на все 
то, о чем я столько читал в книгах. В Петербурге иностранцев приходилось 
встречать очень редко: ни один из них, например, не перешагнул порога 
родительского дома. Заграница представлялась загадкой. 

Сборы были недолгие: заграничный паспорт получить было нетрудно, а пресловутые 
визы явились одним из "достижений" первой империалистической войны. В те 
счастливые для Европы времена паспорта существовали только в России. 

Верным спутником туриста по всему земному шару был в ту пору небольшой красный 
томик путеводителя "Бэдекер", издававшегося на всех европейских языках, кроме 
русского, хотя в нем можно было найти подробнейшее описание не только 
петербургского Эрмитажа, но даже и Московского Кремля. В умах составителей 
этого путеводителя Россия, вероятно, представлялась какой-то любопытной 
колонией, а русские, ехавшие за границу, для пользования этим справочником 
обязаны были знать один из европейских языков. 

Для русского военного главным затруднением при отъезде за границу являлось 
переодевание в штатскую одежду и особенно завязывание галстука. Снимать военную 
форму в ту пору в России было строго запрещено даже в отпуску. Никогда не 
забуду, как, приехав в Вену я истратил пять часов на надевание впервые фрака, 
измучился, вспотел, порвал несколько белых галстуков и все же опоздал в театр. 

Кроме советов о штатской одежде петербургские друзья и особенно родственники 
буквально запугали меня рассказами о всех могущих со мной приключиться за 
границей несчастиях; я уже наперед чувствовал что подобных наставлений ни