Война замирала, и мы наконец получили пулеметы. Это были образцовые вьючные 
взводы, сформированные при гвардейских кавалерийских полках. Странно и радостно 
было увидеть родных кавалергардов и улан среди маньчжурских сопок; казалось, 
они пришли к нам с того света. Куропаткин лично произвел им смотр боевой 
стрельбы. Вечером он вызвал меня в свою фанзу, чтобы показать телеграмму, 
составленную им на имя командира кавалергардского полка князя Юсупова об 
исключительно блестящем смотре его команды. 

Я понимал, что для Куропаткина, несмотря на все полученные на войне уроки, 
остаются в силе слова Фамусова: "Что станет говорить княгиня Марья Алексеева?" 
Красавица княгиня Юсупова с ее дворцом и несметным богатством, вероятно, из 
оригинальности покровительствовала Куропаткину, и ради нее можно было послать 
телеграмму ее мужу и покривить душой: кавалергардская команда как раз в этот 
день случайно стреляла хуже других. 

Наступила холодная осень; и в первых числах октября, в связи с благоприятным 
исходом мирных переговоров, было решено отвести армию на новые позиции в тылу. 
В тот же день я просил Огановского откомандировать меня в Россию. Он не долго 
протестовал, так как было решено давать отпуска в зависимости от срока, 
проведенного на войне, а я в штабе оказался первым, прибывшим в 1904 году из 
России. Мне ужасно не хотелось участвовать в унизительных переговорах о 
перемирии. 

Куропаткин, узнав о моем отъезде в Россию, пригласил меня к обеду в своем 
поезде, куда он снова переехал из Херсу. Ему, вероятно, интересно было, что я 
стану рассказывать о нем в Петербурге. После обеда он позвал меня к себе в 
салон-вагон и, усадив в кресло, спросил: 

- Ну, милый Игнатьев, кто же, по-вашему, более всех виноват? 

- Что ж, ваше высокопревосходительство,- ответил я,- вы нами командовали, вы, 
конечно, и останетесь виноватым. 

- А чем же я, по-вашему, особенно виноват? - невозмутимо спросил Куропаткин. 

- Да прежде всего, что мало кого гнали... 

- На кого вы намекаете? Назовите фамилии. 

- Да на тех высших генералов, которым вы сами не доверяли. Ну, например, на 
командира семнадцатого корпуса барона Бильдерлинга, на командира первого 
армейского корпуса барона Мейендорфа и других. 

Тут мой начальник встал, пошел в угол полутемного вагона, спокойно открыл 
небольшой сейф и дал мне на прочтение следующую телеграмму: 

"Ваши предложения об обновлении высшего командного состава, и в частности о 
замене барона Бильдерлинга генералом таким-то, барона Мейендорфа генералом 
таким-то и т. д. и т. д. государь император находит чрезмерными. 

Подпись: министр двора барон Фредерикс". 

После минуты тяжелого молчания Куропаткин продолжал беседу об офицерском 
составе и согласился со мной относительно необходимости коренных реформ в его 
укомплектовании, особенно в выдвижении в офицерские чины унтер-офицеров, 
нередко с успехом заменявших в бою офицеров. 

- Позвольте, ваше высокопревосходительство, и мне в свою очередь задать вам 
один только вопрос: вы знали русского солдата и в турецкую войну и в Средней 
Азии, вы были сами свидетелем его легендарной доблести. Чем же вы объясняете ту 
панику, что овладевала целыми полками в эту войну. То отсутствие стойкости в 
обороне некоторых частей, которое сводило на нет храбрость соседних частей? 

- Это война,- ответил мне мой высокий начальник,- велась впервые нашей армией, 
укомплектованной на основании закона о воинской повинности, и вина наша, 
конечно, заключалась в том, что мы не обратили в свое время достаточного 
внимания на боевую подготовку запасных и второочередных формирований. 

- А не находите ли вы, ваше высокопревосходительство, что одной из причин 
является наша культурная отсталость? - дерзнул я спросить. 

- Страшные вы вещи говорите, Игнатьев, но вы правы! Нужны коренные реформы. 

На том мы и расстались... 

* * * 

Оставалось проститься с товарищами. 

Офицеры генерального штаба жили обособленно. В штабе 1-й армии, которая вынесла