новых позициях. Наступил последний акт маньчжурской драмы - сыпингайское 
сидение. 

Всеподданейшая телеграмма Куропаткина возымела свое действие при дворе: 
Куропаткин и Линевич попросту обменялись ролями, и бывший главнокомандующий 
принял командование 1-й маньчжурской армией. "Папашка" Линевич был очень смущен,
 получив в подчинение своего бывшего начальника, и спросил, не желает ли 
Алексей Николаевич взять к себе в армию кого-либо из своих сотрудников по штабу 
главнокомандующего. Кроме Эверта, ставшего начальником штаба армии, Куропаткин 
попросил двух генштабистов: подполковника Пневского и меня. 

"С получением сего сдайте все дела штабс-капитану такому-то и немедленно 
выезжайте в штаб 1-й армии",- гласила телеграмма, полученная мною в Гунчжулине. 


"Выгнали!" - подумал я в первую минуту, не зная ничего про возвращение 
Куропаткина. Сдавать должность своему подчиненному показалось обидным; он, 
впрочем, и сам был не менее меня смущен. 

- Седлай! - сказал я Павлюку,- через час выезжаем! 

Сумрачное утро как раз соответствовало невеселому настроению, в котором я 
проезжал мимо поезда Линевича. Около вагона-ресторана собрались в ожидании 
обеда иностранные военные агенты и несколько моих товарищей по службе в штабе 
главнокомандующего. Но никто на меня не обратил внимания,- переходя в низший 
штаб, я разделял участь своего высокого начальника. 

Зато с каким неподдельным радушием встретили меня офицеры артиллерийского полка 
1-й армии. У них пришлось заночевать. За тарелкой горячих щей вспоминались 
былые бои, перипетии отступления, но никто из присутствующих не обмолвился 
упреком по адресу Куропаткина. Наоборот, все были довольны его возвращением. 

1-я армия, составленная из закаленных войной четырех Сибирских корпусов и 1-го 
армейского, старого соратника еще на Шахэ, как улитка вошла в свою скорлупу, 
оградившись от других армий, прибывших из России. Полки гордились уже своими 
традициями, своими героями; 1-й Восточно-Сибирский "его величества стрелковый 
полк" переменил уже за время войны четыре раза чуть не весь свой состав. 
Артиллерия сроднилась со стрелками, спелась с ними в боях. Пусть в России 
военный министр, толстяк Сахаров (брат начальника штаба), изощряется в ядовитых 
пометках на телеграммах "Кура"; пусть престарелый Михаил Иванович Драгомиров, 
командующий Киевским округом, пускает свои остроты, как, например, "не люблю 
куропатку под сахаром",- сибиряки как бы назло всем и вся продолжали доверять 
своему командующему. Помню, как на каком-то параде, устроенном по случаю 
приезда Линевича, Куропаткин "печатал ногу", проходя, как полагалось высшему 
начальству, на фланге 1-й роты и заходил, салютуя, перед своим бывшим 
подчиненным. 

"Нашему главнокомандующему - ура!" - крикнул Куропаткин, обращаясь к толпе 
офицеров, собравшихся вокруг коляски отъезжавшего Линевича. "Ура" было 
подхвачено, но насколько же оно было громче и звонче, когда через несколько 
минут и офицеры, и сбежавшиеся из палаток стрелки без всякого вызова провожали 
самого Куропаткина. 

Я был назначен начальником топографического отделения. Через две-три недели уже 
были изданы первые листы двухверстной карты. Она охватывала сперва район самого 
фронта, представлявший собой широкую полосу, а затем, памятуя о пристрастии 
японцев к обходам, пришлось продлить ее в глубину с обоих флангов. В результате 
на стенах штабов все лето красовались "игнатьевские штаны", как прозвали мою 
карту досужие насмешники. Они перестали смеяться только с той минуты, когда 
"штаны" сошлись с картой, снятой японцами как продолжение нашей старой 
двухверстной. Мои подчиненные торжествовали, так как им пришлось астрономически 
определять отправные точки для съемки. Самым обидным в моей работе явилась 
необходимость бороться за доставление уже готовых листов карты в войска: каждый 
штаб, каждый высший начальник считали, что надежнее хранить карты подальше от 
войск, в обозе "второго" или "третьего" разряда, чем выдавать на руки. Какие 
последствия это будет иметь в случае боя, никого не интересовало. 

Все мы были озабочены сравнительно малым числом штыков в боевых линиях. 
Японская дивизия оказывалась в этом отношении сильнее нашего корпуса. Правда, 
нам было известно, что японцы непрерывно получали пополнение даже в бою от 
следовавших в ближайшем тылу запасных батальонов, тогда как мы укомплектовывали 
свои части, и то не до штатного состава, периодически, после сражений, людьми, 
прибывавшими из далекой России. Но все же боевой состав полков далеко не 
соответствовал их наличному составу. 

Точь-в-точь как когда-то в кавалергардском эскадроне не с кем было заниматься 
боевой подготовкой из-за многочисленных нарядов, так в Маньчжурской армии 
некого было вести в бой. Денщики "господ офицеров", обозные, кучера, кузнецы, 
портные, сапожники - все это было пустяками сравнительно с конвоями и нарядами 
по охранению решительно всего. Как-то раз на досуге мы подсчитали, что в