- Господин полковник, а ведь у вас на участке совсем уж не так плохо. Огонь 
вовсе не так силен! - говорю я. 

- Это вы запугали японцев, капитан,- отшучивается полковник. - Как только вы 
подъехали, так огонь и стих... 

Не хочется уезжать с боевой линии. Люди сразу становятся для тебя родными. Но 
надо опять отправляться на сопку Куропаткина с тем, чтобы снова быть посланным 
на какой-нибудь другой, неизвестный тебе участок. 

Положение на фронте становилось все серьезнее. Снаряды начали ложиться уже у 
подножия, у командного поста Куропаткина. По ружейной трескотне можно было 
определить новое отступление войск в центре. 

После тяжелого дня командующий сходит с сопки и уезжает к себе в штаб. Харкевич 
отзывает меня и приказывает остаться до s рассвета на командном посту, чтобы 
направлять донесения в ту деревню, где ночует Куропаткин. Одинцов просит 
разрешения поддержать мне компанию. Оставив казаков и вестовых под сопкой, мы 
возвращаемся на вершину и, примостившись у большого камня, обсуждаем итоги дня. 
Спать не хочется. 

- Я же говорил,- рассуждает Одинцов,- что Ойяма ударит в наш центр. Так и вышло.
 На Штакельберга надежды больше нет. Только бы его окончательно от нас не 
отрезали. Надо во что бы то ни стало удержаться в центре, но с такими 
генералами, как этот подлец May, очень тяжело. Ведь Зарубаеву пришлось 
отступать из-за него, а сегодня May снова отошел и оголил фланг 1-го армейского 
корпуса. Да и разбираться, кто чем командует, стало мудрено. Я вот ехал сегодня 
с приказанием к Шилейко, а он оказался уже в другом отряде. 

Стало так темно, что, если бы даже и пришло какое-нибудь запоздалое донесение, 
все равно никто не сумел бы нас найти. Ружейная трескотня и артиллерийская 
канонада казались ночью гораздо сильнее, чем днем. Мы решили спать по очереди. 

Вглядываясь в тьму, я вдруг заметил какие-то силуэты людей, бегущих со стороны 
японцев. Бесшумно, как привидения, обтекали они нашу сопку, а некоторые, 
взбираясь на скаты, пробегали совсем близко от нас. Это оказались свои, 
новочеркассцы,- армейский полк, хорошо знакомый мне по Петербургу. Оставив 
коней, Павлюк с конвоем быстро выставил небольшую цепь и помог остановить 
передних беглецов. На них наталкивались задние, и в конце концов образовалась 
толпа. Они объяснили нам, что их обошли с трех сторон, что вокруг никаких наших 
частей не оказалось и что они бегут, спасаясь от плена. Успокоившись и 
разбившись по ротам, они залегли впереди сопки. Одинцов поехал с докладом в 
штаб, а я снова вернулся к своему камню. 

Ночная духота сменилась грозой. На лицо упали крупные капли дождя, а через 
минуту и тьма рассеялась: молния осветила не только сопку и залегших внизу 
новочеркассцев, но и всю равнину. Далеко-далеко, почти до горизонта, тянулись 
по ней прерывчатые линии нашего и японского фронтов. Днем их различить было 
почти невозможно, но в темноте они обозначались непрерывными вспышками 
орудийных выстрелов. Молния, однако, легко затмила эти вспышки, и страшный 
раскат грома перекрыл гул артиллерийской канонады. Сколь ничтожной показалась 
мне картина, представлявшаяся мне ёще за минуту величественной. "К чему все эти 
люди-муравьи занимаются самоистреблением? Земли, что ли, им мало?" - думал я. И,
 быть может, первый раз в жизни, со страшной силой встал передо мной вопрос о 
преступности того дела, в котором я участвую. Пронеслись в голове мысли о 
петербургской гвардейской мишуре, и болезненно сжалось сердце при воспоминании 
о тех бесчисленных раненых, что встречались всякий раз, когда приходилось 
въезжать в боевые линии. Головы повязаны белой, а чаще всего розовой марлей, и 
этот яркий вызывающий цвет так мало гармонировал с темным загорелым лицом, 
всклокоченной бородой и серой шинелью... 

* * * 

Первое октября. Праздник моего кавалергардского эскадрона. 

Общее утомление от многодневных боев достигло предела. Столько подвигов, 
столько отвоеванных у японцев сопок и деревень и ни одной, хотя бы частичной, 
победы. Штакельберг отступил, равняясь по Зарубаеву. Зарубаев попросту отвел 
свой корпус на вторую линию, равняясь по Мейендорфу, а последний оказался в 
тяжелом положении как из-за отхода Зарубаева, так и из-за своего соседа справа, 
злополучного Случевского, который в свою очередь заставил отойти и Бильдерлинга.
 Одного бьют, другой ждет, пока сосед отступит, и выходит, что японцы везде 
успевают. В это же утро положение вновь оказалось трагическим после прорыва 
японцами фронта 10-го корпуса, частью отошедшего, а частью бежавшего за реку 
Шахэ. Японцы бьют прямо на север в направлении на Мукден, им остается пройти 
уже не больше полутора десятков верст. 

На площади того самого селения Хуаньшань, где штаб армии ночевал в первый раз, 
готовясь разбить врага, какой-то здоровенного вида батюшка служит перед 
громадной деревянной иконой богоматери непрерывные молебны о даровании победы.