насыпь. 

- Ура! Ура! - И густые цепи сибиряков мигом ворвались в деревню. 

Японцы куда-то бесследно исчезли. 

Послав с Павлюком донесение Харкевичу о положении дела, мы с полковником Редько 
занялись приведением деревни в оборонительное состояние и рытьем окопов. Из 
окружающего гаолянового моря доносилась ружейная трескотня, и как мне ни 
хотелось вывести весь полк из-за насыпи и продвинуться в южном направлении, 
Редько на это не решался, боясь оторваться от Леша. 

Павлюк вернулся от Харкевича с приказанием мне остаться при Красноярском полке. 


Японцы, по-видимому, были недовольны потерей Юцзя-чжуанзы, и над нами стали 
рваться их шрапнели. В ушах звенело от резких выстрелов двух наших батарей, 
тоже открывших огонь. 

Слева от нас, на равнине, у самого подножия Маетуня, стоял настоящий ад от 
разрывов то шимоз, то шрапнелей. Там, казалось, нельзя было найти живого места. 


Мы укрылись за насыпью, к которой прижались и стрелки. По-видимому, японцы 
перенесли огонь и решили держать железнодорожную насыпь под непрерывным 
обстрелом. 

Снова пришлось чего-то ждать. Приказания все были отданы, и разговор с Редько 
перешел на житейские темы. 

- Вот вы говорите, что кончили когда-то Иркутское юнкерское училище. А в каком 
это было году? А не помните ли вы командующего округом? - спросил я, назвав 
фамилию моего отца. 

- Ну как же, как же! Он часто заезжал к нам в училище. Мы даже танцевали у него 
на балах. Веселые были времена. 

В эту минуту в нескольких шагах от нас почти у самой земли разорвалась японская 
шрапнель. Она пришлась как раз над одним из взводов красноярцев. Несмотря на 
предупреждение прижаться к насыпи, он продолжал лежать открыто, то есть так, 
как предписывал устав для ротной поддержки. А мы-то его и не заметили. Белое 
облачко быстро рассеялось. Большинство людей взвода осталось лежать навеки... 

Нестерпимо душный день закончился страшной грозой. Как будто само небо решило 
затушить жаркий бой потоками воды и заглушить грозными раскатами грома не 
смолкавшую уже второй день орудийную канонаду. 

Промокнув до костей, стоял я снова у форта No 4, где собрались все генштабисты 
штаба Куропаткина. Харкевич, не приводя причины отходов корпусов первой линии 
на правый берег Тайдзыхе, объяснял нам обязанности комендантов над переправами. 
Я был назначен на понтонный мост, крайний с правого фланга; по нему должен был 
переправиться 10-й армейский корпус Случевского. 

- Главное, чтобы все части и обозы переправились на правый берег до рассвета,- 
подчеркнул Харкевич. 

Я остолбенел. Зачем бросать позиции, облитые кровью наших стрелков, не 
уступивших за двое суток ни пяди земли, не отдавших японцам ни одного окопа? 
Сам же я был свидетелем того, как к вечеру стал стихать даже артиллерийский 
огонь японцев! 

В недоумении я успел перед отъездом подойти к полковнику Сиверсу и осторожно 
спросить, что случилось. 

- Это для сокращения фронта. Ляоян будем оборонять на главной позиции. Пришло 
донесение, что Куроки переходит на правый берег,- объяснил он мне. 

До самого конца войны в нашей армии держалась упорная легенда о том, что 
японский главнокомандующий маршал Ойяма в этот самый вечер собрал военный совет,
 на котором присутствовали все три командующих армиями: Оку, Нодзу и Куроки. 
Японским обозам "второго разряда" был уже отдан приказ отойти на один переход к 
югу. Оку и Нодзу заявили о невозможности продолжать наступление вследствие 
громадных потерь войск и недостатка в артиллерийских снарядах. Но Куроки просил 
их только- удержаться на следующий день перед нашими позициями, так как сам 
намеревался переправляться на правый берег Сайдзыхе и выйти на сообщение 
Куропаткина. С его наблюдательного поста на правом берегу были отчетливо видны 
наши поезда, отходящие на север. 

Когда я подъехал к реке, она вздулась от дождей, и ее желтые воды неслись с 
необычайной быстротой. Сразу, однако, стало ясно, что переправа в надежных