работой и артелью брала подряд то на расчистку леса, то на копку канав или 
силосных ям; это загадочный угрюмый великан Павел Воронцовский, не 
обрабатывавший даже собственного надела, безлошадный, занятый обычно ловлей 
раков, первый участник в пуске нашей паровой молотилки и усовершенствованной 
сноповязалки. Он презирал полужизнь, полусмерть своих односельчан, которые его 
побаивались, считая, что у него просто "не все дома". 

Управляющим Чертолиным, исполнителем всех заданий отца был его бывший денщик 
Григорий Дмитриевич Яковенко, покоривший в свое время сердце горничной Дуняши; 
Дуняша превратилась в Авдотью Александровну и получила от крестьян достойную 
своего нрава кличку Погода. 

Григорий Дмитриевич был для нас роднее родственников, а тем более друзей. 

Вторым в этом ряду постоянных служащих отца был кучер Борис, носивший на 
кафтане колодку с медалями и Георгием за турецкую войну. Родом из-под Саратова, 
этот богатырь с чувствительным и нежным сердцем переживал с нашей семьей все ее 
горести и радости. Встречает, бывало, меня на станции в Ржеве и уже на 
платформе зажимает в свои могучие объятия. Перед подъездом темно-серая тройка. 

В корню Купчик, на правой пристяжной хитрый Боец, на левой - красавица с 
огненным глазом Строга, все доморощенные от крупных донских кобыл и городских 
хреновских рысаков. Дорога длинная - тридцать верст. На пароме через Волгу 
Борис поит из шайки коней, сам пьет и меня угощает, уверяя, что волжская вода - 
"сама жизнь". Солнце печет. Торопиться некуда, и под нежный звон бубенцов Борис 
тихо напевает не "кабацкую", а настоящую ямщицкую "Тройку". Потом начинает 
вспоминать про турецкую войну, про чудеса Царьграда, куда впустили из всей 
русской армии только его роту Преображенского полка, а попав на свою любимую 
тему о "политике", объясняет, что всему виноват исконный наш враг, "проклятая 
англичанка", стоявшая за спиной турок. 

Мы приехали в Чертолино в первый раз в 80-х годах, в эпоху, когда многие 
помещики, лишившись незадолго до этого дарового крестьянского труда, бросили 
свои родовые гнезда. Чертолино, как многие имения в ту пору, было в полном 
запустении. 

Самым сохранившимся зданием оказался винокуренный завод, но и его мы нашли без 
крыши и без окон. Старый барский дом наполовину сгорел, и вся обстановка 
исчезла. 

Два-три первых лета мы жили среди развалин, ночуя под сохранившейся лестницей. 

На девятьсот десятин имения запашки было не более сорока десятин; их ковыряли 
сохами соседние крестьяне. Старики еще помнили о барщине и вздыхали по ней, 
потому что "освобождение" лишило их и этого источника существования. 

- Тогда,- говорили мужики,- при бабке твоей, и леса, и луга, все было общее, а 
теперь, после дележа, и деваться некуды... 

Народ этот был одет в самотканые лиловатые рубашки и полосатые голубые портки, 
ходил босой или в лаптях, а старики - в валенках. 

Около нашего дома ежедневно толклись женщины с кричащими младенцами, 
приходившие к моей матери за лекарствами вроде хины или валериановых капель. 
Ближайшие доктор и аптека были в тридцати верстах, во Ржеве. 

Я помню открытие первой школы, построенной отцом. 

Я помню, как за отремонтированной ригой собрались карповские и смердинские 
взглянуть на необычайную выдумку - шведский одноконный плуг, клавший ровный 
маслянистый пласт красного суглинка. 

- Нам непригоже,- говорили старики,- ты, Ляксей Павлович, всю глину снизу 
подымешь, и никакого хлеба не уродится. 

Как рано я постиг значение севооборотов и безвыходность крестьянского хозяйства 
на надельной земле и трехполке! 

За право пастбища воронцовские убирали смежный с ними наш луг. За пользование 
сухостоем для дров карповские производили расчистку нашего леса. Не проходило 
году, чтобы часть нашей ржи не отдавали взаймы крестьянам, не имевшим не только 
семян, но даже хлеба для прокормления, если не с рождества, то с поста. 

С детства я знал по именам и отчествам большинство окрестных крестьян и 
поочередно с моим братом и сестрой получал частые приглашения на крестины. 
Отказываться запрещалось отцом, и приходилось терять добрые полдня на сидение в 
душных избах за угощением. Крестники и крестницы так же легко умирали, как и 
рождались, и никто не делал из этого никакого события. 

Мы очень любили полевые работы. Если б не уроки иностранных языков, музыки,