Госпиталь отстоял от вокзала версты за три, грязь была невылазная, и я 
предвидел, что путешествие ко мне в гости на рикшах не представит для 
иностранцев особого удовольствия. Но ничто, как оказалось, не может остановить 
газетного репортера, как ничто не может погасить его пылкого воображения. Я 
рано перестал верить газетным сведениям вообще, а новостям с театра военных 
действий, помещаемых в прессе, в особенности. 

Не надо было ездить в Нью-Йорк, чтобы понять сущность газетной школы. Ради 
сенсации американцы готовы были составлять самые нелепые телеграммы. 

Не надо было ехать в Париж, чтобы убедиться, с каким апломбом не только 
французские депутаты, но даже газетные репортеры могут рассуждать о военных 
вопросах. Мои тогдашние "друзья" Рекули и Нодо считали себя такими военными 
специалистами, что спорить с ними мне, русскому генштабисту, не приходилось. 

Много пришлось вычеркнуть красным карандашом из повествований об объятых 
пламенем вокзалах, об удручающей деморализации наших войск, о стратегических 
замыслах Куропаткина. Все это сопровождалось у французских корреспондентов даже 
мудрыми советами и добрыми пожеланиями. Ведь они были тогда нашими союзниками! 
Правильно освещал события только представитель газеты "Локаль Анцейгер". 
Толковые, сдержанные телеграммы этого отставного офицера я пропускал всегда 
почти без помарок. 

* * * 

Скучно лежать в госпитале, и люди хватаются за всякие мелочи, чтобы внести 
какое-нибудь разнообразие в повседневный, строго установленный распорядок жизни.
 Какова же была сенсация в нашей палате, когда рано утром ко мне пропустили 
маленького китайца боя, вручившего записочку от ляоянского почтмейстера: 
"Сегодня ночью через наш аппарат была передана командующему армией телеграмма о 
рождении наследника престола цесаревича Алексея". 

Все давно привыкли узнавать только о рождении в царской семье дочерей 
последовательно их было четыре - и, естественно, давно отказались от мысли о 
возможности рождения у царицы сына. Однако записка не могла быть шуткой, так 
как почтмейстер, старый подчиненный моего отца в Иркутске, послал мне ее, 
по-видимому, исключительно из особого ко мне доверия и внимания. Я сообщил 
сестре о новости. 

- Что вы, что вы! Шутите! - ответила она.- Ну, если уж вы уверяете меня, то 
скажите, как его назвали? 

- Алексей. 

- Как вам не совестно! Цари иначе как Александрами и Николаями называться не 
могут. 

Сделав вид, что она не верит мне, сестра все же побежала разносить эту новость 
по всему госпиталю. 

К вечеру, ловко маневрируя на костылях, мы все отправились на молебен в 
походную церковь, где благообразный батюшка, вполне соответствовавший 
благообразному характеру всей Георгиевской общины Красного креста, провозгласил 
"благоденствие и мирное житие, на враги же победы и одоления, государю 
наследнику и великому князю Алексею Николаевичу...". Сообщение почтмейстера 
оказалось верным. 

Через несколько дней мне удалось, наконец, бросить костыли, скинуть больничный 
халат и выехать с первым отходящим поездом в штаб армии, расположенный в 
вагонах на станции Ай-сан-дзян. 

Как бы фантастичны ни были телеграммы корреспондентов, все же становилось ясным,
 что мы непрерывно отступаем и что так называемые "решительные" сражения то у 
Ташичао, то у Хайчена, то у Ай-сан-дзяна являлись по существу только 
арьергардными боями, в которых мы, по выражению Куропаткина, "учились воевать". 
Чувствовалось общее напряженное ожидание решительного боя под Ляояном, я боялся 
опоздать. 

Нетерпение мое, однако, охладил начальник штаба генерал Сахаров. Он заметил 
меня из окна вагона в ту минуту, когда я шел являться Харкевичу, подозвал меня 
и сказал, что пользоваться услугами привидений он не собирается и приказывает 
мне немедленно вернуться в Ляоян и поправиться. Три приступа "маньчжурки" 
сделали свое дело, и действительно знакомые стали плохо меня узнавать. Пришлось 
подчиниться и, вернувшись в Ляоян, терпеливо ждать долгожданного генерального 
сражения. 

В начале августа в Ляояне текла еще мирная тыловая жизнь. Офицеры управления 
дежурного генерала продолжали составлять списки убитых и награжденных, а 
интенданты любовались великолепными складами заготовленного продовольствия. По 
указанию нашего доморощенного Вобана - полковника Величко, гурты монгольского