для Эйзенхауэра — ничто для него не могло сравниться с днем "Д" и Реймсом.
       Когда новость о капитуляции разнеслась по миру, она стала, по словам 
Черчилля, "сигналом к самому бурному взрыву радости в истории человечества". 
Для Эйзенхауэра последовавшие недели были полны деятельности — утрясание дел с 
русскими, оккупационные обязанности, дипломатические трудности, передислокация 
американских войск из Европы на Тихий океан, развлечение прибывающих важных 
персон, — но большая часть его энергии уходила на яркое, изматывающее, чарующее,
 долгое празднество.
       Оно началось 15 мая, когда он принял приглашение провести вечер в 
Лондоне. С ним отправились Джон, Кей, Джимми Голт и Брэдли. Они взяли с собой 
восемнадцать бутылок лучшего шампанского из Реймса, а отужинали в ресторане 
отеля "Дорчестер", после чего отправились в театр. В вечеринке принимала 
участие и мать Кей, сама же Кей сидела рядом с генералом в театральной ложе, 
что запечатлено на знаменитой фотографии и добавило сплетен об их 
взаимоотношениях. В первый раз за три года Эйзенхауэр смотрел спектакль и ел в 
ресторане, это было его первое появление на широкой публике с июля 1942 года, и 
он поразился, каким знаменитым и популярным он стал. Публика в театре 
заулыбалась, закричала и потребовала от него спича. Он поднялся в своей ложе и 
сказал: "Это очень приятно возвратиться в страну, на языке которой я почти могу 
говорить" *3.
       Главное празднество состоялось в июне в лондонском Гилдхолле. Черчилль 
настоял на участии Эйзенхауэра в официальной церемонии и проигнорировал просьбу 
Эйзенхауэра о том, чтобы в церемониях "избегать чрезмерного восхваления моей 
собственной роли в победах союзнической команды". Все внимание было приковано к 
Эйзенхауэру. Эйзенхауэру сообщили, что ему предстоит сказать основную речь в 
присутствии большой аудитории, включающей высокие военные и гражданские чины 
Соединенного Королевства, в историческом зале, заполненном британскими 
святынями, и получить меч герцога Веллингтонского. Он принял поручение с полной 
серьезностью, потому что "это было первое в его жизни серьезное официальное 
приветствие, которое ему предстояло произнести самому". Он работал над речью 
каждый вечер три недели подряд, читал ее бессчетное множество раз Батчеру и Кей 
и любому другому, кто соглашался слушать. Батчер предложил заучить речь 
наизусть, что дало бы впечатление спонтанности и избавило его от необходимости 
надевать очки. Эйзенхауэр согласился *4.
       Церемония состоялась 12 июня. Примерно за час до начала Эйзенхауэр, 
чтобы собраться с мыслями, вышел прогуляться в Гайд-парк. Его заметили, вскоре 
он уже был в окружении толпы благожелателей (это был последний раз в жизни, 
когда он попытался выйти в город один). Ему на помощь пришел полицейский. Из 
отеля "Дорчестер" его с Теддером провезли по лондонскому Сити в запряженной 
лошадьми карете, мимо развалин вокруг собора святого Павла они проследовали к 
выщербленному осколками бомб Гилдхоллу. Эйзенхауэр получил меч из рук лорд-мэра 
Лондона, одетого в парик.
       Эйзенхауэр начал речь с того, что его чувство благодарности за оказанную 
ему высокую честь окрашено в грустные тона, поскольку "любой человек, 
получивший признание, завоеванное кровью его последователей и жертвами друзей, 
должен испытывать смирение". Он говорил о великой союзнической команде и 
настаивал на том, что сам он является только символом и что получаемые им 
награды и признание принадлежат всей команде.
       "Я родом из самого сердца Америки", — сказал он. Потом заговорил о 
различиях в возрасте и размере Абилина и Лондона, но отметил и сходство между 
ними. "Чтобы сохранить свободу вероисповедания, равенство перед законом, 
свободу слова и действия... житель Лондона пойдет сражаться. Точно так же 
поступит и гражданин Абилина. Если мы примем во внимание такие вещи, тогда 
долина Темзы станет ближе к фермам Канзаса". Затем он снова перешел к "великой 
команде", которой ему довелось руководить. "Ни один человек не может добыть 
победу в одиночку. Обладай я военным гением Малборо, мудростью Соломона, 
пониманием Линкольна, я все равно был бы беспомощен без лояльности, ума и 
благородства тысяч и тысяч британцев и американцев" *5.
       Лондонские газеты на следующий день в порыве, как выразился Эйзенхауэр, 
"дружеского преувеличения" сравнили его речь с Геттисбергским посланием. После 
того как он кончил говорить, Черчилль отвел его на балкон, где внизу на улице 
собралась толпа в тридцать тысяч человек. "Может, вы этого и не знаете, — 
сказал им Эйзенхауэр в ответ на требование произнести речь, — но я теперь сам 
стал жителем Лондона. Я имею теперь точно такое же, как и вы, право стоять в 
толпе и радостно кричать". На Батчера, профессионала в отношениях с прессой и 
общественностью, слова Эйзенхауэра произвели большое впечатление. "Слова Айка, 
— сказал он, — прозвучали так естественно, словно он их неделю репетировал" *6.
       Эйзенхауэр был в центре праздничных церемоний в Праге, Париже и других 
европейских столицах, а более всего — в Соединенных Штатах. Вместе с Маршаллом 
он разработал детальный план возвращения домой своих высших чинов, предусмотрев,
 чтобы Брэдли, Пэттон, Ходжес, Симпсон, командиры корпусов и дивизий — каждый 
получил свою долю аплодисментов благодарной нации. Он сам приехал домой 
последним, поскольку Маршалл считал, что любой, кто приедет после него, будет 
неизбежно обойден вниманием.
       Триумфальное возвращение Эйзенхауэра происходило в конце июня. Его 
приветствовали громадные толпы, он произносил многочисленные речи. Самая важная 
из них была произнесена на совместном заседании Конгресса. Маршалл прислал ему 
черновик речи для зачитывания в Капитолии; Эйзенхауэр поблагодарил его, но 
сказал, что предпочитает говорить экспромтом. В результате получилась речь, 
полная общих мест и вечных истин, но произнесена она была с такой искренностью