расписании он каждый день находил пятнадцать минут на капитана Стэгга. Он 
слушал прогноз Стэгга на ближайшие два дня, а затем забрасывал его вопросами. 
Он хотел проверить, насколько хорош Стэгг, чтобы, принимая решение, ради 
которого он был рожден на этот свет, он мог сам составить свою оценку.
       Как солдата его прежде всего характеризовала гибкость. Он часто говорил, 
что при подготовке к битве планы незаменимы, но, как только битва началась, 
план становится совершенно бесполезным. Нигде это качество не проявилось столь 
ярко и действенно, как в его реакции на захват моста в Ремагене.
       Эйзенхауэр обладал выдающимся умением понимать намерения врага. Только 
он один в сентябре 1944 года понял, что немцы будут сражаться до последнего 
патрона, и только он один осознал 17 декабря, что в Арденнах немцы начали 
контрнаступление, а не контратаку.
       В Средиземноморье он был крайне осторожен в своих шагах, но в кампании в 
северо-западной Европе он продемонстрировал и смелость, и готовность идти на 
риск. Лучшим примером этому служит его решение десантировать в день "Д" 82-ю и 
101-ю воздушно-десантные дивизии, несмотря на решительную рекомендацию 
Лей-Мэллори отложить десант. Если учесть громадный вклад парашютистов в успех 
дня "Д", то уже за одно это Эйзенхауэр достоин своей славы.
       Он сделал много ошибок, хотя и меньше, чем в Средиземноморье. Некоторые 
происходили из-за выбора наименьшего из зол — пытаясь умилостивить Монтгомери, 
он не сумел взять Кан в середине июня 1944 года; по этой же причине не удалось 
разгромить немцев в Фалезе в середине августа и взять Антверпен в середине 
сентября. Капризы Монтгомери дорого стоили союзникам в начале января 1945 года, 
когда Монти не сумел замкнуть окружение немцев в Арденнах. Настрой Айка на 
наступление поздней осенью 1944 года стал главной причиной разведывательного 
провала в Арденнах. Эта неудача привела к самым тяжелым потерям американцев за 
всю войну.
       Для критиков Эйзенхауэра его самой большой ошибкой является отказ от 
взятия Берлина (автор настоящей книги готов горячо спорить по этому поводу). В 
более широком смысле Эйзенхауэр был, конечно, не прав, питая столько веры 
(надежды) в будущее американо-советских отношений. Ему следовало бы понять, что 
невольных союзников разделяет слишком многое.
       Но как стратег, представитель наивысшего командного искусства, он был 
чаще прав, чем ошибался. Он был прав в выборе Нормандии как места высадки, он 
был прав в выборе Брэдли, а не Пэттона в качестве командующего 1-й армией, он 
был прав, настояв на использовании бомбардировщиков против французских железных 
дорог, он был прав, выбрав наступление широким фронтом на Германию, он был прав,
 увидев в арденнском контрнаступлении немцев возможность для ответного удара, а 
не провал, он был прав, устроив генеральное сражение на западном берегу Рейна. 
Он был прав в своих больших решениях.
       Он был самым удачливым генералом самой великой войны в истории 
человечества.
       
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
МИР
       
       Ко времени капитуляции Эйзенхауэр стал символом сил, которые разгромили 
нацистов, и надежд на лучший мир. Популярность его была поистине всемирной. Он 
вселял в людей непередаваемую уверенность. В месяцы после капитуляции в Реймсе 
при возникновении крупной проблемы тут же возникало его имя. Эдвард Р. Марроу 
сказал президенту Трумэну, что "единственный человек в мире", который может 
заставить работать ООН, — это Эйзенхауэр. Сидней Хиллмэн, профсоюзный деятель, 
говорил, что "только один" Эйзенхауэр может направить Германию в 
демократическое русло. Алан Брук признался Эйзенхауэру, что, если будет еще 
одна война, "мы доверим вашему командованию своего последнего солдата и свой 
последний шиллинг" *1. И демократы, и республиканцы чувствовали, что только 
Эйзенхауэр может принести и тем, и другим победу на президентских выборах 1948 
года. Сам Трумэн сказал Эйзенхауэру в июле 1945 года: "Генерал, что бы вы ни 
захотели, я готов вам помогать получить желаемое. Это определенно касается и 
президентства в 1948 году" *2.
       Сам Эйзенхауэр желал тихой отставки, во время которой он мог бы заняться 
писательством и чтением лекций. Но до выполнения этого желания оставалось ждать 
еще шестнадцать лет, поскольку нация продолжала призывать его к себе на службу 
на том основании, что он был "единственный человек", который мог справиться с 
новой задачей, а раз так, то его "долг" состоял в том, чтобы принять 
предложение. Он служил нации в пяти должностях — главы Американской 
оккупационной зоны в Германии, начальника штаба американской армии, президента 
Колумбийского университета, верховного главнокомандующего НАТО и президента 
Соединенных Штатов. И каждый из этих постов он принимал с неохотой, во всяком 
случае, он так говорил себе, своим друзьям и широкой общественности. Однако нет 
сомнения, что ему нравились вызов, новые задачи и получаемое от работы 
удовлетворение, и от пятидесяти четырех до семидесяти лет он был слишком 
активен, витален и поглощен работой, чтобы просто уйти в отставку. Не был он и 
совершенно равнодушен к удовольствиям власти и ее следствиям.
       И хотя послевоенная карьера Эйзенхауэра вознесла его на восемь лет на 
вершину мировой власти, для него, так же как и для Вашингтона и для Гранта, с 
окончанием войны остались за плечами самые великие моменты его жизни. Несмотря 
на успех в политике, ничто после Вэлли-Форджа и Йорктауна для Вашингтона, 
Уайлдернесса и Аппоматтокса для Гранта не могло превзойти этих военных событий 
по драматичности, важности и полученному личному удовлетворению. Точно так же и