и страстью, что вполне захватила аудиторию. Политики стоя устроили ему самую 
продолжительную за историю Конгресса овацию, и в зале не было ни одного 
человека, который не подумал бы про себя, как чудесно выглядел бы генерал 
Эйзенхауэр в роли президента страны.
       Позднее в тот же день Эйзенхауэр вместе со своим сыном Джоном вылетел в 
Нью-Йорк. Как только они устроились на своих сиденьях, Эйзенхауэр заметил: "А 
теперь мне стоит подумать о том, что я скажу в Нью-Йорке". По оценкам, у здания 
городской мэрии собралось около двух миллионов человек. Главной темой его речи 
было: "Я простой канзасский фермер, который выполнял свой долг", и "Нью-Йорк 
Таймс" оценила его речь как "мастерскую" *7.
       Его звали всюду. Приглашения лились потоком от богатых, знаменитых, 
руководителей уважаемых организаций и старых университетов, друзей; все хотели 
его слушать. Годился любой предлог; он ненавидел отказывать людям. Но как он 
сказал своему другу: "Один из самых моих ужасных кошмаров — это болтливый 
генерал"*8.Так что по мере возможности он свел к минимуму свои выступления и, 
если не считать приветствия в Гилдхолле, почти не тратил времени на подготовку 
к ним. Обычно он находил правильный тон. В Абилине для его встречи в городском 
парке собралось двадцать тысяч человек (в четыре раза больше, чем все население 
города). "К счастью или несчастью, мне выпала судьба очень много путешествовать 
по миру, — сказал Эйзенхауэр. — Но этот город никогда не покидал моего сердца и 
памяти"*9.
       Короче говоря, и как писатель, и как оратор, и как свидетель, дающий 
показания комитетам Конгресса, или как автор экспромта перед уличной толпой, 
или просто проезжая в открытой машине и помахивая рукой, словно чемпион по 
боксу, или широко ухмыляясь, везде — в Праге или Париже, Лондоне или Нью-Йорке 
— Эйзенхауэр имел громадный успех. Его первые слова, когда он 18 июня сошел с 
самолета в Вашингтоне, обошли заголовками все газеты: "О, Боже! Как же хорошо 
вернуться домой!" Проходя в толпе во время парада победителей, Батчер слышал 
многочисленные возгласы: "Он махнул мне рукой", "Какой же он красивый!", "Он — 
чудо!" Доктор Артур Бернс, специалист по экономике из университета Джорджа 
Вашингтона, наблюдая, как Эйзенхауэр проезжал мимо в своем открытом автомобиле, 
и проникшись исходившим от генерала духом дружелюбия, повернулся к своей жене и 
сказал: "Этот человек — прирожденный президент" *10.
       Таким образом, празднование победы добавило новых разговоров об 
Эйзенхауэре как возможном президенте. Во время войны подобные предложения 
Эйзенхауэр встречал ухмылкой или фырканьем. Когда Трумэн сказал, что поддержит 
Эйзенхауэра на президентских выборах 1948 года, Эйзенхауэр рассмеялся и 
ответил: "Господин Президент, я не знаю, кто будет вашим соперником на 
президентский пост, но точно знаю, что это не я" *11. Сама фраза интересна уже 
тем, что предполагает, будто Эйзенхауэр был республиканцем (об этом тогда очень 
много судачили), и указывает на его прозорливость, поскольку он уже тогда 
понимал: что бы ни говорил Трумэн в 1945 году, в 1948 году он сам будет 
кандидатом.
       В августе 1945 года старый друг по Форт-Сэму в Хьюстоне написал 
Эйзенхауэру, что он и другие в Сан-Антонио "готовы организовать клуб 
«Эйзенхауэра в президенты»". Эйзенхауэр ответил, что ему льстит предложение, 
"но я должен сказать тебе со всей возможной решительностью, что нет для меня 
ничего противнее любой политической деятельности. Я надеюсь, что никто из моих 
друзей никогда не поставит меня в положение, когда я должен был бы публично 
отказываться от политических амбиций". Мейми он написал: "Многие поражаются, 
что у меня нет ни малейшего интереса к политике. Я их не понимаю" *12.
       Что он действительно хотел, так это уйти в отставку. Когда это не 
получилось, он хотел, чтобы с ним была жена. Осуществления первой цели ему 
пришлось ждать шестнадцать лет, а второй — полгода.
       Через пять дней после капитуляции Айк писал своей жене, что он 
разрабатывает политику, которая сделала бы возможным ее приезд к нему в Европу. 
Он хотел, чтобы она приехала, как только найдется удобное жилье, но 
предупреждал, что это дело непростое и потребует времени, потому что "страна 
разорена... Страшная картина. Для меня загадка, почему немцы допустили такое!" 
*13.
       4 июня Эйзенхауэр написал Маршаллу. Он предложил привезти в Германию жен 
солдат и офицеров, выполняющих оккупационные обязанности. А затем изложил и 
свою личную просьбу. "Должен признаться, что последние шесть недель были для 
меня самыми тяжелыми за всю войну, — писал он. — Все дело в том, что я страшно 
скучаю по своей семье". Он писал, что ему надо видеть Джона, тогда приписанного 
к 1-й дивизии, хотя бы раз в месяц, что, конечно, было недостаточно. А что 
касается Мейми, то его беспокоило ее здоровье (ее только что положили в 
больницу с хронической простудой, вес ее снизился до 102 фунтов). В своем 
эмоциональном прошении он объяснял: "Напряжение последних трех лет сказалось на 
моей жене, а поскольку у нее уже много лет страдает нервная система, я 
чувствовал бы себя спокойнее, если бы она была рядом со мной" *14.
       В этом письме можно выделить три момента. Во-первых, глубину любви Айка 
к своей жене. Во-вторых, его озабоченность тем, что о нем скажут люди. 
В-третьих, его неизбывное подчинение Маршаллу. В конце концов, Эйзенхауэр имел 
точно такое же звание, как и Маршалл, — он был пятизвездным генералом. Другие 
пятизвездные генералы — Арнольд, Макартур и Маршалл — имели своих жен при себе 
на протяжении всей войны. Эйзенхауэр наверняка знал, что Макартур не спрашивал 
разрешения Маршалла, чтобы привезти жену в свою штаб-квартиру. Эйзенхауэру не 
требовалось разрешения Маршалла, чтобы жить вместе со своей женой; ему 
достаточно было пригласить ее.