так это полное отсутствие у Монтгомери личного такта и умения ставить себя на 
место другого. В разгар споров о том, обещал Монтгомери наступать или не обещал,
 Монтгомери послал письмо Эйзенхауэру, в котором клеймил политику верховного 
командующего и требовал, чтобы ему, Монтгомери, подчинили все сухопутные 
операции. И, разумеется, должно быть лишь одно направление в наступлении — 
северное, а Пэттона следует оставить там, где он сейчас находится. Монтгомери 
даже написал проект приказа на эту тему, в котором не хватало лишь подписи 
Эйзенхауэра.
       Вместо того чтобы следовать указаниям Монтгомери, Эйзенхауэр издал свою 
директиву, которая противоречила проекту Монтгомери по всем пунктам. Он вернул 
1-ю армию под командование Брэдли и подтвердил свою приверженность наступлению 
на Германию по двум направлениям. "Чего мы сейчас должны, безусловно, избегать, 
— подчеркивал он, — так это стабилизации немцами фронта на выступе с помощью 
одной пехоты, что позволило бы им использовать свои танки в любом другом месте 
фронта. Мы должны перехватить инициативу, действовать стремительно и 
энергично"*44.
       В сопровождающем письме к Монтгомери Эйзенхауэр был прост, прям и 
настойчив. "Я возражаю", — писал Эйзенхауэр, имея в виду убеждение Монтгомери, 
что следует иметь одного командующего сухопутными силами. Он пояснил, что 
сделал для Монтгомери все возможное и более не намерен слышать о подчинении ему 
Брэдли. "Уверяю вас, что в этом вопросе я не продвинусь более вперед". Потом 
добавил, что "спланировал наступление" на Рейн широким фронтом и приказал 
Монтгомери прочитать директиву очень внимательно. От расплывчатости предыдущих 
писем и директив, направляемых в адрес Монтгомери, не осталось и следа.
       В заключение Эйзенхауэр заверил Монтгомери, что в будущем не собирается 
терпеть каких-либо споров на эти темы. "Было бы крайне печально, если бы наши 
взгляды разошлись настолько, что нам пришлось бы представить их на суд ОКНШ", — 
писал он, но, если Монтгомери продолжит в том же духе, он именно это и сделает. 
"Та неразбериха, которая за этим последует, безусловно, скажется на доброй воле 
и приверженности общему делу, которые обеспечили союзным силам уникальное место 
в истории", — признал Эйзенхауэр, но он ничего не сможет поделать, если 
Монтгомери будет упорствовать*45.
       Тем временем де Гиньяд обрабатывал Монтгомери со своей стороны. Он 
рассказал своему боссу о той глубокой неприязни, которую испытывают к нему в 
ВШСЭС. Смит "обеспокоен более, чем когда-либо". Общее настроение состоит в том, 
что Монтгомери должен уйти. Монтгомери фыркнул.
       — Кто меня заменит? — спросил он.
       — Это уже обсудили, — ответил де Гиньяд. — Они хотят Алекса.
       Монтгомери побледнел. Он забыл об Александере. Он стал расхаживать по 
вагончику и, наконец, остановившись, спросил у де Гиньяда:
       — Что же мне делать, Фредди? Что делать?
       Де Гиньяд вынул черновик телеграммы, которую он уже приготовил.
       — Подпишите вот это, — сказал он.
       Монтгомери прочитал проект и подписал его*46. В телеграмме говорилось, 
что Монтгомери понимает, сколь многочисленны факторы, которыми руководствуется 
Эйзенхауэр и которые находятся "вне моего внимания". Он просил Эйзенхауэра 
порвать письмо, требующее единого командования над сухопутными силами*47.
       Монтгомери вслед за телеграммой послал и письмо, написанное от руки. 
"Дорогой Айк, — начиналось письмо, — вы можете положиться на меня и на все 
вверенные мне силы на сто процентов, мы будем выполнять ваш план"*48. 3 января 
он начал наступление. Это было не все, чего хотел Эйзенхауэр, но лучше, чем то, 
что предлагал Монтгомери вначале. Весь следующий месяц союзники бились на 
выступе. Немцы, получившие в России опыт зимних кампаний, с боями отходили, но 
прежняя линия фронта была восстановлена только 7 февраля. Эйзенхауэр надеялся 
на более благоприятные результаты, но и эти были удовлетворительны, принимая во 
внимание тот факт, что большая часть немецкой бронетехники была уничтожена во 
время боев. Немцы практически потеряли мобильность, и если бы союзники прорвали 
Западный вал, то они легко овладели бы всей Германией. Предстоящим наступлением 
командовать будет сам Эйзенхауэр,
       Тем временем Монтгомери устроил пресс-конференцию, на которой объяснил, 
как он выиграл битву в Арденнах, и тем самым снова проявил свою бестактность. 
Он рассказал журналистам, что с первого дня, "как только я увидел, что 
происходит, я предпринял определенные шаги и обеспечил, чтобы немцы не смогли 
форсировать Маас, даже если подойдут к реке. И я перегруппировал силы, 
добиваясь баланса для отражения угроз... то есть смотрел вперед". Вскоре 
Эйзенхауэр назначил его командующим всем северным флангом, а затем он ввел 
британцев в сражение и тем самым спас американцев. "Таким образом, вы видите, 
что британцы сражались на обоих флангах американцев, которые получили тяжелый 
удар. Это и есть союзнические отношения в действии". Сражение в Арденнах, 
сказал он, похоже на Эль-Аламейнское. "Это была одна из самых интересных и 
сложных битв, которые мне приходилось вести". То, что последовало, чуть ли не 
уничтожило единство союзников. Монтгомери сказал, что американские солдаты 
прекрасно дерутся, когда у них находятся настоящие командующие*49.
       Это взбесило Брэдли, Пэттона и почти всех других американских офицеров в 
Европе. По их мнению, они остановили немцев еще до того, как Монтгомери вообще 
появился на сцене. В битве в Арденнах британские войска почти не были 
задействованы. Монтгомери не только не руководил победой, но мешался у всех под 
ногами и почти сорвал контратаку.
       Но что особенно возмущало в версии Монтгомери, так это его крайнее 
удовлетворение исходом битвы в Арденнах. Пэттон выходил из себя и говорил